Снегов Снегов - Прометей раскованный

На улицах было сухо и холодно. Всю неделю лили дожди, бушевал циклон с запада. Западные ветры сменились восточными, земля быстро подсохла. Бор молча шагал, выставив вперёд массивную голову, крупное лицо с отвисающими щеками сжималось, когда он высасывал дым из трубки. На улице он ещё больше, чем в комнатах, походил на немолодого, но крепкого рабочего, грузчика или моряка. Гейзенберг был моложе почти на двадцать лет, но с трудом соразмерял свой шаг с энергичным шагом пожилого учёного.

К особняку Бора примыкал тенистый сад. Бор повернул на улицу. В саду он прогуливался только с близкими друзьями — Вернср Гейзенберг перестал к ним относиться.

— Говорите же! — буркнул Бор.

Но Гейзенберг всё не мог начать. Там, в Берлине, задача казалась более простой.

И, шагая по затемнённому Копенгагену, Гейзенберг колебался между желанием объясниться по-научному точно и страхом быть слишком откровенным. Бор не понял сложных переживаний Гейзенберга. Притворство было чуждо Бору, мыслителю, но не дипломату. Он с раздражением снова спросил, о чём хочет с ним беседовать Гейзенберг.

— Вы не думаете, что физики разных стран должны возобновить между собой контакты? — осторожно начал Гейзенберг.

Бор фыркнул:

— Какие контакты могут быть между настоящими учёными и теми, кто добровольно пошёл в прислужники Гитлера?

— Вряд ли можно говорить о добровольности, Нильс. Вы не учитываете, какое давление было оказано на немецких учёных. Мне всё-таки кажется, что можно договориться о некоторых общих пунктах.

— Говорите ясней, Вернер.

— Я хотел бы знать ваше мнение: должны ли физики враждующих сторон заниматься во время войны урановой проблемой?

Бор вынул трубку изо рта и растерянно уставился на Гейзенберга:

— Что вы под этим подразумеваете?

— Дело в том, что прогресс в этой области может привести к серьёзным последствиям в технике ведения войны.

Бор не сдержал испуганного жеста. Гейзенберг подметил реакцию Бора. Бор ответил контрвопросом:

— Вы действительно думаете, что деление урана можно использовать для создания оружия?

Гейзенберг тщательно подбирал слова.

— По-моему, в принципе это возможно, но для этого потребуются невероятные технические усилия, которые, будем надеяться, не удастся осуществить в ходе настоящей войны.

У Бора дрожали руки, когда он закуривал трубку. Так вот с чем явился этот молодчик, его бывший друг и ученик! Он размахивает атомной бомбой! Он пытается запугать Бора, а через него и всех физиков, борющихся с нацизмом. Ну нет, попытка эта не удастся!

А Гейзенбергу казалось, что Бор хорошо разобрался в тайных мотивах его беседы. Весь строй его мысли, извилистой и скрытной, был так далёк от прямого восприятия Бора, что Гейзенберг даже вообразить не мог, с каким настроением его слушает Бор. Спасать беседу можно было лишь поздним, но искренним объяснением, а Гейзенберг всё раскидывал хитрую паутину:

— Как вы думаете, Нильс, далеко ли продвинулись в Англии и Америке с урановыми исследованиями?

Бор постарался сдержать кипевшее в нём раздражение. Мало того, что его пытаются запугать, от него ещё выведывают военные секреты! Он ответил с подчёркнутой сухостью:

— Я потерял связь с моими заморскими друзьями. С сорокового года я не в курсе их работ.

Только теперь Гейзенберг сообразил, по какой неверной дороге шагал. Он дипломатничал там, где надо было объясняться начистоту. Он провалил важнейшую миссию! В растерянности он пытался исправить положение.

— Мне кажется, урановое оружие сомнительно в моральном аспекте. Нам следовало бы задуматься и над этой стороной проблемы.

Но Бор и сейчас не понял, к чему клонит Гейзенберг. Он стремился закончить разговор. Он боялся, что наговорит лишнего.

— Решение споров при помощи оружия всегда сомнительно в смысле морали. Это относится не только к урановым исследованиям. Простите, Вернер, мне надо возвращаться.

Он не пригласил Гейзенберга к себе. Гейзенберг ушёл в полном отчаянии. Он то проклинал себя, то ругал Бора. Всё было так хорошо задумано — и такой провал! Он больше не осмелится делать попытки негласно договориться с заокеанскими учёными обоюдно притормозить войну лабораторий. Но не узнают ли в Германии о его встрече с Бором? В гестапо могут точнее оценить его экивоки, чем сумел Бор. Государственная измена — вот в чём его обвинят!

Гейзенберг возвратился в Германию, не стараясь ещё раз повидаться с Бором. Вейцзеккер с унынием выслушал рассказ о постигшей друга неудаче. Вскоре о провале попытки договориться с физиками союзных стран узнал молодой профессор Йенсен, которому и Гейзенберг, и Вейцзеккер доверяли. Йенсен впоследствии оценил эту поездку с язвительной насмешкой:

— Кардинал немецкой теоретической физики ездил к папе за отпущением грехов.

Сам Йенсен считал, что в таком важном предприятии недопустимы ни экивоки, ни обиняки. С открытым Бором надо говорить только в открытую. Он решил повторить попытку Гейзенберга, но действовать прямей. И, появившись вскоре перед Бором, горячий профессор высказал ему всё то, на что не осмелился Гейзенберг. Результат оказался ещё хуже.

— Гейзенберг пытался хитро выведать у меня, как далеко продвинулись союзники в урановых исследованиях,— говорил своим близким Бор,— а Йенсен — грубый провокатор! Как отвратительно он выведывал мои мысли!

Бор, редкостно честный и прямой, органически не мог верить людям, работающим на Гитлера.

Все действия Гейзенберга пронизывала двойственность. Он метался от одной крайности к другой. Он деятельно изобретал то, чего не желал, одновременно и ускорял работу, и, пугаясь самого себя, ставил ей скрытые препоны. Он хвастался перед правителями Германии своими достижениями и смертельно страшился, что они поверят в его заверения.

И если возникнет желание доказать два взаимно исключающих тезиса — что Гейзенберг старался изготовить ядерную бомбу и что он всячески саботировал изготовление бомбы,— то для каждого можно подобрать массу убедительных доказательств.

Тень колебаний Гейзенберга легла на все урановые исследования немецких физиков.

Бегство талантливых учёных из фашистской Германии страшно ослабило её военный потенциал. И хотя само деление урана было открыто в Берлине, немецкие физики, как и англичане, как и американцы, далеко отставали от глубоких исследований группы Жолио. Однако Сциллард был прав: в тот момент, в первые месяцы войны, Германия могла опередить своих соперников. В принципе Гитлер мог первым получить атомную бомбу.

Он мог получить её первым потому, что, хотя множество физиков и бежало, немало и осталось — и во главе оставшихся стоял такой учёный, как Гейзенберг.