Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- За одного сослуживца. Нотариуса, - ответила Лиза, - собственно, за помощника нотариуса, - сразу поправилась она.

- Какую же вы носите фамилию?

- Старую... как сын.

- А фамилия мужа?

- Ознобишин.

- Ознобишин? - переспросила Вера Никандровна и повторила, задумываясь: - Ознобишин, - и поднялась и пошла в другую комнату.

- Нет, вы, пожалуйста, не уходите, - остановила ее Лиза, - я хочу, чтоб вы...

- Я сейчас вернусь...

Так Лиза осталась вдвоем с Кириллом.

Только на одно мгновение наступило молчание, и это мгновение напугало Лизу. Оба они думали о своем прошлом, оба видели его с подавляющей ясностью, и Лиза чувствовала, что никогда не найдет в себе сил словами коснуться этого чудом ожившего прошлого. Кирилл помог Лизе быстрым вопросом, мягкость которого и прямота отрезвили ее:

- У вас что-то неотложное ко мне, правда?

- Простите, что я решилась. Это важно... не для одной меня. И вы не откажете, нет?

- Вы только не извиняйтесь.

- Вы один можете помочь. Я прошу за отца.

Она остановилась, ожидая, что он начнет спрашивать. Но он молчал, и ей показалось - его глаза тускнели.

- Я узнала, что отец арестован. Что он в тюрьме. На барже. Вы знаете, есть тюрьма на Коренной?

Он молчал.

- Ну, что я спрашиваю! Конечно, вы знаете! - сказала она, поправляя свою наивность и не понимая его молчания. - С каких пор отец там, на этой барже, я не знаю.

Она снова подождала. Было что-то неуловимое в том, как Кирилл менялся у нее на глазах. Но перемена была слишком явной - уже почти ничего не оставалось от того прежнего Кирилла, каким он представился ей минуту назад. Она увидела морщины на его лице, особенно крутую между прямых бровей. Она тотчас сказала себе, что так и должно быть: ведь она шла к неизвестному ей должностному лицу, к секретарю, а вовсе не к Кириллу.

- Я не знаю, когда отца арестовали, - сказала она решительнее. - Мне вчера поздно вечером сообщил об этом человек, который отпущен на свободу.

- Значит, - сказал наконец Кирилл, немного отворачивая голову и глядя в окно, - вам неизвестно, за какую вину он арестован.

- Я не знаю за ним никакой вины! Я даже не знаю, где он мог быть арестован. В начале августа я проводила его в Хвалынск. С тех пор о нем ничего не слышала, он не писал. Доехал ли он? Не могу... просто не в состоянии вообразить, что с ним случилось! Но это, конечно, ужасная случайность!

- Случайно на баржу не попадают, - сказал Кирилл, по-прежнему глядя за окно.

- О, в такое время! Не это ведь важно. Пусть вы правы, пусть не случайно! Но сейчас там, где он находится, там ему угрожает слишком много случайностей. С этим вы согласитесь. И я должна... Мы... Вы можете ему помочь! Я прошу вас!

Скованно и несмело она показала, что хочет приблизиться к нему, чтобы жестом этим усилить настойчивость просьбы. Он становился все больше чужим, и это подрывало ее надежды, ей казалось, что от ее чувства остаются одни слова.

- Надо знать вину человека, чтобы думать о помощи. А вина - дело суда. Что же тут можно?

- Можно узнать, есть ли вина. Может, ее вовсе не существует? Мне не скажут, а вам должны сказать. Если вы только спросите, это уже будет помощь.

Он опять промолчал. Тогда она договорила с раздражением:

- Вам обязаны все разъяснить. Вы - власть. Поэтому я пришла к вам.

Он резко бросил ей в глаза желтый свет своего прямого взгляда и спросил:

- Только на этом основании пришли ко мне?

Она опять увидела в нем Кирилла - в этой пронизывающей желтизне глаз и в голосе, полном юношески уверенного вызова. Она не могла ответить, всю свою волю сосредоточив на том, чтобы выдержать его взгляд.

- Зачем ваш отец поехал в Хвалынск?

- Это его давнишнее желание. Он хотел дожить там...

- У него там друзья?

- Наоборот, он искал одиночества. Хотел поселиться в одном скиту. Хотел принять... монашество.

Она вспыхнула, выговаривая это слово и почему-то испытывая стыд, но вдруг ее осенила догадка, и она сказала неожиданно дерзко:

- Я уверена, он за это и пострадал! Совершенно уверена! За то, что пошел в монастырь. Но это жестоко - преследовать человека за убеждения! Он старик, его поздно переделывать. И он... он не из тех, кого можно переделать. Я его слишком хорошо знаю. У него есть слабости, причуды. Но он честный человек. Нельзя его совесть лишать свободы.

- Может, все-таки вы не очень его знаете, - будто нечаянно сказал Кирилл.

Лиза неровно и сильно дышала, проговорив так долго и убеждая не только Извекова, но и себя в том, что ей самой внезапно пришло на ум.

- Но вы-то его совсем не знаете! - с упреком сказала она.

- Все-таки отчасти знаю... хотя бы по тому, как он относился к вам. По его роли в вашей судьбе.

- Моя судьба! - протестующе воскликнула Лиза. - Я отвечаю за нее больше, чем кто-нибудь еще! Но ведь так естественно, что меня растил мой отец, а не кто другой, и что он вырастил меня по-своему! Он в ответе за мою участь? Согласна. Был когда-то в ответе. Но перед кем? Я не буду его судить. Неужели... вы хотите быть ему судьей?

- Я сказал, что - не судья. Поэтому и не могу помочь. А если и вы не хотите судить, то как же оправдываете его, не зная, в чем он виновен? Нельзя же серьезно думать, будто его арестовали за то, что он молится богу.

- Я не сужу его за свою участь. Не ношу в сердце злобы на него. Он в беде. Он - мой отец.

Она вскрикнула:

- Вы же понимаете - отец! Неужели вы не защитите свою мать, если ей нужна будет защита? Какое же у вас сердце?!

- Сердце? - тихо повторил Извеков, поднявшись и точно с изумлением прислушиваясь ко внезапному чувству, ему подсказанному. - Отец, мать, брат... эти слова звучат, как завороженные, и мы поддаемся им, как в старину поддавались ворожбе. Но... вот у вас был муж - Шубников. Вы что тоже встали бы на его защиту, только потому, что он вам муж?

Она не ждала ни того, что это имя будет произнесено, ни укора, вдруг зазвучавшего в тихом голосе Кирилла. Ей показалось, что начат разговор, который она не раз представляла себе много лет назад, когда еще жива была мысль о встрече с Кириллом и о том, как объяснить ему замужество, необъяснимое для самой Лизы.

Она ответила, стараясь говорить спокойно (она все время напоминала себе о своем зароке - не волноваться и говорить с Извековым как просительница, спокойно).

- Да, когда Шубников был мне мужем, я встала бы на его защиту. Встала бы, наверно, и теперь, потому что он - отец моего сына.

- Почему такое ослепленье?! Разве вы не слышите, что это только заклинания - муж, отец! Ведь за этими словами - люди, а за людьми - их дела. Ведь Каин тоже носил имя брата!

- В чем вы меня обвиняете? - возмущенно сказала Лиза. - В том, что мои родные - это мои родные? Что они мне близки и дороги?

- Обвиняю? - спросил он с недоуменной улыбкой, будто это слово ущемило его.