Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)

Он отстегнул меховую полость, вылез из саней и, входя в подъезд театра, решительно договорил:

- Будем строить нашу колокольню.

Но тут же вздохнул:

- Жалко, Александр уехал как раз теперь. Он был бы мне большой подмогой.

- А я? - почти кинулся к нему Мефодий. - А мы с тобой? Неужто вдвоем мы не осилим твою беду?

Цветухин сжал ему локоть.

- Спасибо тебе, бурсак!

Они прошли за кулисы обнявшись.

На сцене шла репетиция - вводили новую актрису в "Анну Каренину". Режиссер, тоже новый человек, нервный, пылкий, решивший взять быка за рога, недовольно покрикивал. Занавес был поднят, зал чернел остуженной за первые морозы, сторожкой и немного загадочной своей пустотой. Что-то не клеилось, актеры повторяли и еще хуже портили выходы.

Вдруг режиссер обернулся к залу и крикнул:

- Кто это там?

Все прислушались, всматриваясь в темноту.

- Я сказал, чтобы в зале никого не было! - опять закричал режиссер и опять послушал.

- Да вам почудилось, - лениво сказал трагик.

- Вы думаете, я пьяный? Я слышал в зале кашель!

Опять все затихли, и тотчас из рядов донесся слабенький, видно изо всех сил придушенный кашель.

- Я не позволю с собой шутить во время работы! - взвопил режиссер и бросился вон со сцены.

Сразу с обеих сторон в зале появилось несколько актеров из тех, что помоложе или поживее, и все они двинулись между кресел навстречу друг другу.

- Вон, вон! - разнесся гулкий голос.

- Да никого нет, чепуха!

- Вон прячется!

- Да, да, да, смотрите - в четвертом ряду!

- В пятом, в пятом! Под креслом, видите?

- Дайте свет! Свет в зал!

Все уже разглядели белое пятно в самой середине ряда и, обрадованные нежданным развлечением, с возгласами и шумом стали сходиться в кольцо.

- Ага-а! - прогудел кто-то утробным басом.

- Ага-а! - ответили ему на разные голоса.

- Ага-а! По-па-лась! - прогремели все ужасающим хором.

Потом громкий хохот взмыл в отзывчивую высоту зала, и толпа повлекла к выходу пойманную жертву.

- По-па-лась! - кричала и вопила, забавляясь, веселая орава, не размыкая плотного кольца, а так и втискиваясь в узенькую дверь, которая вела из зала на сцену.

- Не вижу ничего смешного, господа! - ершился режиссер, пытаясь раздвинуть кольцо и заглянуть - что оно скрывает.

- Что там такое? Что?

Тогда актеры разом стихли, расступились, и перед ним возникла девочка, крепко зажавшая ладошками лицо, с белесой косичкой, в платьице по колено, с свалившимся на одной ноге красным шерстяным чулком.

- Кто это? - воззвал оскандаленный режиссер.

- Да ведь это Аночка! - растроганно сказала старая актриса.

- Это наша Аночка! - заговорили и завосклицали актеры. - Аночка, наша побегушка! Курьер-доброволец!

- Все равно, кто бы ты ни была, - произнес нетерпимо режиссер, - тебе не дано права нарушать порядок. Театр - это не игрушка. Запомни.

Он хлопнул в ладоши и отвернулся:

- Начали, господа, начали!

- Вот теперь у нас тонус! - одобрительно протянул трагик, отправляясь с другими актерами на сцену.

Цветухин подошел к Аночке. Она все еще не в силах была оторвать от лица руки и стояла недвижимо. Плечики ее изредка вздергивались.

- Да ты, никак, плачешь? - спросил Егор Павлович, нагибаясь и обнимая эти ее остренькие дергавшиеся плечики. - Ну что же ты, озорная, ведь это на тебя не похоже. О чем ты, а?

Он отвел ее в сторону и, присев на чугунную ступень лестницы, поставил у себя между колен.

- Что ты, а?

Взяв ее руки, он тихо развел их. Лицо ее не отличалось от белобрысых волос, даже губы побелели, точно она окунулась в студеную воду.

- Ну что с тобой?

- Испугалась, - безголосо пролепетала она.

Он улыбнулся, глядя в ее тяжелые, большие глаза, промытые плачем до глубокой, сверкающей синевы. Он погладил и похлопал ее по спине.

- Ах ты сирена!

- Я не сирена, - отозвалась она сразу.

- Разве помнишь?

- Помню.

- То-то что помнишь, - усмехаясь, качнул он головой и, немного подумав, добавил: - Я тоже помню.

Он посмотрел прочь словно недовольным, взыскательным, осуждающим взором.

- Послушай, - спросил он, сильнее сжимая Аночку коленями, - скажи-ка мне одну вещь. Зачем ты вертишься тут у нас?

Она не ответила.

- Ну, что же ты, словно воды в рот набрала, - говори.

Она уткнула подбородок в грудь.

- Тебе учиться надо, а не лазить тут, как мышонку. Ну, что молчишь?

- Я, может, у Веры Никандровны жить буду, она меня учить будет, буркнула себе в грудь Аночка.

- И сюда бегать перестанешь, да? Ну, что опять замолчала? Может, мне за тебя сказать, а? Сказать? Ну, ладно, я скажу. Уж не актрисой ли ты хочешь быть, а? Угадал?

Он подсунул палец под ее подбородок и с силой приподнял упиравшуюся голову.

Все лицо Аночки покрывал темный румянец, она смотрела на Егора Павловича в отчаянном испуге. Вдруг, наклонившись к нему, точно падая, она почти прикоснулась к его щеке, но отпрянула, вырвалась из его колен и, перескакивая через раскиданную вокруг бутафорию, без оглядки побежала.

Она схватила на бегу свою одежку, кое-как набросила ее на плечи и выскочила на улицу. Обежав весь театр, она оглянулась, словно надо было увериться, что ее никто не догоняет. Она оделась, обвязала голову платком, подтянула свалившийся чулок. Успокоившись, еще раз осмотрелась и тут как будто впервые увидела этот огромный голубовато-серый дом, в который она бегала, сама не зная - ради чего.

Дом высился один посредине белой нетронуто-чистой площади со своими большими глухо закрытыми дверями, висевшими подряд, как ни в каком другом доме. Широкий балкон прикрывал эти необыкновенные двери, поддерживаемый чугунными столбами, и на каждый столб были надеты, точно согнутые в локтях руки, парные фонари. Высоко над балконом начинались крыши - узенькая, над ней пошире, потом еще шире, - много разных крыш, - одни похожие на козырьки, другие вроде поясков, а самая верхняя - как громадный зонт. Все они были ровно засыпаны снегом, и от этого весь дом казался ясным-ясным, как нарисованный на глянцевой бумаге. Это был, наверно, самый большой дом из всех, которые видела Аночка.

Она пошла прямо через площадь, по снежному полю, высоко поднимая коленки, оставляя следы больших - с маминой ноги - башмаков, и, дойдя до середины поля, оглянулась еще раз и посмотрела на дом издалека и решила окончательно, что это самый большой дом. Потом она еще немножко подумала и еще решила, что этот дом самый красивый.

Больше она не оглядывалась, а, перейдя площадь, пошла таким шагом, каким идут взрослые люди, знающие, что их ожидают неотложные дела и обязанности.

1943-1945

ПРИМЕЧАНИЯ

Трилогия - "Первые радости", "Необыкновенное лето", "Костер" (этот роман остался незаконченным, опубликованы первая его книга и некоторые главы второй) - занимает особое место в творчестве Конст. Федина...