Евгений Федоров - Большая судьба

Старик разговорился.

- Пожито много, батюшка, всего испытал, досталось и рукам моим, и спинушке. Взял себе женушку в молодые годочки без разрешения начальства, так за это сквозь строй провели два раза. Пятьсот человек били вицами. Вот оно как! Живуч человек...

- Родные-то есть? - спросил Аносов.

- А вот моя роденка! - показал он на мальчугана-рудоразборщика. Вместе радости и горе делим...

В этот вечер Павел Петрович засел за рукопись об алтайском булате, но мысли были о другом. Думалось о горнозаводских школах. Обида сжимала сердце: угнетало сознание, что все его усилия будут напрасны, - в Петербурге не поймут его добрых стремлений и не захотят отпустить деньги на школы. Склонившись над листом, Аносов задумался. Ровный свет от лампы теплым кругом ложился на стол. И вдруг Павлу Петровичу вспомнился Заюшкин и шагающий по горной дороге мальчуган.

- Шагайте вперед, шагайте, други! - прошептал он, и теплое чувство наполнило сердце. - Вами земля держится, Иванушки...

На другой день Аносов заторопился на золотые прииски. Среди дремучей тайги у речки раскинулись хибары. Пронзительный ветер рвался в долину. Было неуютно, холодно. В долине у ручья шли вскрытые пласты, там копошились люди. Аносов сошел с коляски и остановился у ближнего забоя. Мерзлую породу рвали порохом. Черный дым клубами поднимался к небу. В этом чаду двигались тени.

- Ваше превосходительство, здесь всё штрафные, - тихо предупредил управитель. - Опасный народ!

Аносов не отозвался, подошел поближе к работавшим в отвалах и приветливо сказал:

- Здравствуйте, братцы...

Хмурый детина разогнул спину и отозвался с насмешкой:

- Здорово, барин, коли не шутишь! - в его голосе прозвучала нескрываемая враждебность.

- Чем недоволен? - стараясь говорить спокойно, спросил Павел Петрович.

- Радоваться нам нечего! Не видишь? Каторга! - грубо ответил приисковый.

И сразу, перебивая друг друга, заговорило несколько человек. С надрывом, с отчаянием они жаловались:

- Сейчас на ветру стынем, а летом и осенью - по колено в воде ржавой. Работёнка проклятая, а пища и того несноснее.

- Эвон, глянь! - Работный открыл рот и грязными руками потрогал зубы. - Все до единого шатаются!

Дёсны горщика сочились кровью.

"Цынга!" - хмуро подумал Аносов.

- Облегченья никакого, всё силой бери, - продолжал между тем приисковый. - Вот и живи тут! Каждый день на погост уносят. А кому охота маяться? Каторга, вот и бегут!

- Палок, значит, захотелось! - не сдерживаясь, прикрикнул на него управитель.

- Этого у нас много заместо хлебушки! Забивают, ну и пусть забьют. Скорее конец!

- Погодите, братцы, не все сразу. Вот ты, старик, - обратился Аносов к старателю. - Что скажешь, если установить здесь машину для промывки? Пойдет?

- Облегчит труд, понятно. За это спасибо тебе, батюшка, а палками да угрозами не накормишь нас... Нам бы теплую шубу да хлебушка. И плетей поменьше, и уж так работали бы... Порадей за нас, батюшка!

- Я не уеду отсюда, пока не помогу вам! Слышите, братцы?..

Приисковые заговорили, закричали, перебивая друг друга. Каждому хотелось рассказать о своих обидах. Аносов присел на камень и терпеливо всех выслушал. Ему хотелось поближе узнать этих людей.

Мрачный и душевно усталый, он возвратился в контору. Салаирский управитель исподлобья смотрел на него, выжидая момент, чтобы заговорить, однако начальник горного округа сам начал разговор резко и строго:

- Жизнь на приисках и так очень тяжела, а вы, сударь, обращаете ее в невыносимую. В казармах мерзость, пища отвратительная, обращение с людьми возмутительное. Неудивительно, что бегут. Молчите! - решительно перебил он, заметив попытку управителя сказать что-то в свое оправдание. - Надо уметь хозяйствовать. Плохой вы хозяин!..

Жестокий салаирский управитель на этот раз угрюмо молчал.

Аносов прошелся по конторе и решительно сказал:

- Про Салаир плохая молва идет. Надо по-иному работать. Я остаюсь здесь для устройства моей машины!

- Слушаюсь, ваше превосходительство. Я всегда готов, - залебезил управитель. - Только труд каторжан не в пример дешевле всяких машин.

Не слушая его возражений, Павел Петрович перебил:

- Завтра же направить нарочного в Барнаул, там у меня чертежи машин. Буду жить здесь, пока всё не пойдет по-иному!

В оконце конторы долго горел свет: Павел Петрович знакомился с приисковыми делами.

Глава седьмая

НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА

В страшную жару Аносов возвращался по иртышской долине в Омск. На тройке крепких выносливых коней он ехал по правому берегу могучей сибирской реки, воспетой народом. Кругом простиралась степь, покрытая сухой выжженной травой. Только там, где поблескивали освежающие речонки, бегущие к Иртышу, зеленели густые травы, шумели заросли крыжовника, черной смородины, диких роз. Золотились на солнце пахучие целебные цветы, раскачивались желтые чашечки лютиков. Вдоль военной линии на пути к Омску то и дело встречались безмолвные, пыльные казачьи станицы. В тени у ворот лежали неподвижные псы, истомленные жарой; они не лаяли и провожали тройку сонными глазами. Над степью простиралась тяжелая духота; до самого светло-голубого горизонта ни зеленого листочка, ни свежего стебелька. На опаленной равнине внезапно возникали и двигались медленно и грузно огромные песчаные столбы, которые затмевали и солнце, и голубизну застывшего эмалевого неба. Аносов невыносимо страдал от зноя и жажды. Кружилась голова, темнело в глазах, и казалось, конца не будет мукам от нестерпимой духоты. Мелкая горячая пыль висела в воздухе. Среди голой необозримой равнины то там, то здесь чернели юрты казахов, изредка тянулись вереницы верблюдов, оглашая раскаленную пустыню унылым звоном колокольчиков. Проскачет быстрый всадник, и снова пустынно вокруг...

Далеко-далеко в степном мареве показались очертания Омска. Не доезжая до него, Аносов приказал остановить тройку в казачьем поселке. В тени у плетня сидела казачка, и Павел Петрович попросил у нее попить.

- Может, молока выпьете? По жаре куда хорошо! - гостеприимно отозвалась хозяйка.

Она принесла отпотевший жбан с холодным молоком. Аносов, не отрываясь, жадно выпил молоко и протянул казачке рубль. Молодка гневно сверкнула глазами.

- Не гоже так, господин! - укоризненно сказала она. - За хлеб-соль русские люди с проезжего никогда не берут. Поезжай с богом!

Он ласково улыбнулся ей:

- Прости, не хотел обидеть!

Павел Петрович поклонился казачке, и тройка помчалась вперед.

Через час кони на рысях вбежали в город. Знакомые широкие немощеные улицы, та же пыль и гнетущая жара.

Аносов остановился у старенькой учительницы. Оконца домика были прикрыты ставнями. У завалинки в песке копошились куры. Высокие густые деревья бросали прохладную тень на тихое жилье. В горнице стояла прохлада. Старушка приветливо встретила Павла Петровича, мигом принесла кувшин студеной воды и предложила гостю умыться. Он освежился, отпустил лошадей и решил отдохнуть.