Евгений Федоров - Большая судьба

- Что же это? Бунт? - испуганно уставился на него Аносов.

- И-и, батюшка, что надумал! - потирая синяк и поднимаясь на ноги, прохрипел будочник. - Бунты давно отошли. Купец Рязанов скупил всю лавку Абросимова, вот целыми штуками ситцы да сукно в народ кидает. Кому же охота упустить такое? Стой, стой, никак опять..

Не обращая внимания на Аносова, он снова бросился в толпу и закричал:

- Братцы, братцы, и мне хошь на рубаху!

- Кто это кричит? - захрипел пропитой голос и, раздвигая народ, вышел купец Рязанов со штукой яркого кумача. Размахнувшись, он кинул штуку ситцу вперед, она взметнулась, как яркое пламя, и красная дорожка простерлась среди улицы.

- Раскручивай! В кабак хочу! А ну с дороги! - властно закричал купец и хмельной, неуверенной походкой двинулся по кумачу.

Павел Петрович поспешил укрыться за спины. Рязанов прошел вперед, подобрал брошенную будочником алебарду и давай бить окна. Зазвенели стёкла, заулюлюкали люди. Самодовольный, потный и пьяный купчина, круша всё на своем пути, орал, словно на пожаре:

- Бей всё! Лакай, братцы, хмельное. За весь кабак плачу! - Куражась, он остановился у кабака и зычно позвал: - Еремеич, ведро шампанского, коня моего омыть!..

Аносов был поражен. В кабаке словно ждали купецкого выкрика, выбежал малый с ведром игристого вина и, бросаясь навстречу гулёне, готовно спросил:

- Куда прикажете, ваше степенство?

- Коня, савраса моего, окати!

Трактирный слуга, не раздумывая, побежал следом за купцом и, заметив гривастого скакуна, проворно окатил его шампанским.

- Батюшка, родной, мне хоть капельку! - ощеря редкие зубы, запросил будочник.

- А, это ты, шишига! Стой! - медведем рявкнул на него купец. Подставляй морду! За удар - красненькая! - И, не долго думая, он размахнулся кулаком и съездил бородатого стража по лицу. Будочник только сморкнулся, утер показавшуюся из носа сукровицу и залебезил:

- Еще размахнись, батюшка. Ну, ну, ударь, ударь, благодетель...

Он поспешил за бушующим Рязановым. И что больше всего поразило Аносова, - никто не торопился прекратить безобразие, и каждый радовался, когда буйство докатывалось до его порога. Стыдясь за толпу бездельников, Павел Петрович юркнул в боковую улицу и скрылся от позорного купецкого куража...

В прохладной приемной начальника Уральского хребта стояла тишина. Чиновник, выслушав Аносова, вежливо предложил:

- Садитесь. Их превосходительство генерал-лейтенант Дитерикс скоро-с примут.

Действительно, ждать долго не пришлось; Павел Петрович четким шагом вошел в кабинет Дитерикса и отрекомендовался. Старый, истощенный генерал поднялся с кресла, любезно пожал Аносову руку и просяще предупредил:

- Я очень, очень болен... Мне, извините, тяжело. Прошу вас докладывать покороче.

Начальник горного округа стал рассказывать о положении на заводах, а Дитерикс, прикрыв глаза, молча слушал. Его потухшее желтое лицо казалось пергаментным.

"Он действительно стар и болен", - подумал Аносов и поторопился. Кончая доклад, Павел Петрович не удержался и рассказал о булатах.

- Булаты! - вдруг встрепенулся и ожил генерал. - Это очень хорошо. Государь ждет от вас настоящих булатов. Я очень доволен вами.

Аносов покраснел от смущения и ждал вопросов. Их, однако, не последовало. Павел Петрович встал, вытянулся:

- Какое будет ваше распоряжение?

- Ах, да да, - спохватился генерал. - Распоряжение? Оно будет, но не сейчас, позже... А пока... - Он наклонил голову, давая понять, что аудиенция кончена.

Павел Петрович вышел на улицу, на полдневное солнце. Было тихо, вдали клубилось облако пыли. У будки, как ни в чем не бывало, стоял будочник. В руках - уцелевшая алебарда. Завидя Аносова, он укоризненно покачал головой:

- Эх, барин, напрасно ушел... Гляди, куда гульба покатилась, - указал он вдаль. - Теперь знай гуляй: Рязанов не меньше недели прохороводит. Весь город перевернет. Что ему? Миллионы. Шутка ли? Ему всё можно...

Инженер не дослушал его и пошел вдоль деревянного тротуара. Безотрадные мысли овладели им.

"Как безобразно, нелепо расточаются силы и богатство народа", - с укором подумал он.

Неделю Аносов прожил в Екатеринбурге, избегая шумных знакомств. Посетил гранильную фабрику и долго в задумчивости наблюдал за работой гранильщиков. На его глазах маленький, щуплый старичок, с быстрыми, молодыми глазами, гранил горный хрусталь; блеклый, тусклый, он оживал под корявыми руками мастера. Любовно обтерев минерал сухой ладонью, старик протянул его Аносову и предложил:

- А ну-ка, господин, глянь-ка в "окошко!".

Павел Петрович взял самоцвет, наклонился над срезом, и сразу заиграло на сердце. Казалось, перед ним раскрылся родник, ясный и прозрачный до самого дна. А вода в нем - голубоватая, студеная, - такая, от которой при питье ломит зубы. А вот рядом - тонкая травинка, и на берегу - кромочка желтого песка, озаренного солнцем. Тишина, покой наполняли этот хрустальный мир...

- Видишь, господин, что делает терпение! - радостно сказал мастер. Гранильное дело такое - терпение да терпение; и любовь, конечно. Когда самоцветик упорствует, я разговариваю с ним по душевности, - он скорее тогда поддается... Недаром в песне поется:

Уросливы, привередливы,

Не ко всем идете в рученьки,

Обойдете бесталанного,

Обойдете несчастливого...

Шустрый старик гранильщик и сам, как самоцветик, весь сиял и радовался своей работе. Его счастье развеселило Аносова, он улыбнулся и сказал:

- Ну, старина, жить тебе еще лет со сто да украшать своими камнями-самоцветиками человеческую жизнь!

- Спасибо на добром слове, родимый мой! - отозвался мастер, теплыми отцовскими глазами провожая Аносова...

Уехал из Екатеринбурга Павел Петрович со странным чувством пустоты. Город с наступлением темноты погружался в безмолвие. Ни огонька, ни звука. Только караульные сторожа исправно колотили в чугунные била; тяжелые, мрачные удары разносились над городом. Исправно храпел будочник. Так было в городе на Исети еще во времена начальника сибирских заводов Татищева, так осталось и теперь. Лишь в грязном зале гостиницы, освещенном сальными свечами, шумели торговые тузы, горные чиновники и пестрое окружение их. У большого стола с зеленым полем то и дело раздавалось: "Угол!" - "Дана!" "Бита!" - "На двенадцать кушей!" - "По тысяче очко!". Груды радужных ассигнаций и золота громоздились перед банкометом, который дымил вонючей сигарой...

Всё осталось позади. По лесной дороге Аносов возвращался в свой любимый Златоуст. И когда кони вынесли его к шумящей горной речонке, он приказал ямщику остановить тройку, вылез из экипажа и освежил лицо холодной водой.

- Как хорошо дышится! - облегченно вздохнул он.

И темные, косматые горы, и синее, усыпанное звёздами небо успокоили его. Прислушиваясь к шуму вековых сосен, он прошептал: