Павел Федоров - Агафон с Большой Волги

- Я и не воображаю, - тихо ответил он.

- И не смей. Я мотылек, я порхать люблю! - насмешливо проговорила она. Пошевеливая розовыми пальцами ног, с присущей ей полудетской привычкой задавать самые неожиданные вопросы, спросила: - Ты собираешься жениться?

От неожиданности Агафон свистнул и ничего не ответил.

- Ты задумывался над этим или нет? - выжидающе посматривая на него, спросила она сурово.

- Ты знаешь... - Агафон, опустив голову, рвал травку. - Ты понимаешь... Не мог я думать...

- Ты обязан думать, - настойчиво повторила она. - Ты должен на ней жениться.

- На ком?

- О-о! Он еще будет морочить мне голову... Как будто не знает, забыл, что у него растет маленькая. Даже слышать такое противно! - Ульяна засыпала растерявшегося Гошку целым залпом упреков, расхваливая Зинаиду Павловну на все лады, до слез убеждала его, что она самый прекрасный человек на всем земном шаре, а он, Гошка, не стоит одного ее мизинчика...

- Знаешь что, мотылек, - после долгого раздумья проговорил Агафон, этого не будет никогда.

- Ты что - не любишь ее?

- Нет.

- А раньше, там, на Волге, ты ведь ее любил...

- Не знаю...

- Не знаешь! - передразнила она его и отвернулась.

- Уж если я задумаю жениться... - Гошка зашуршал травой и умолк.

- То что? - спросила она и быстро, катышком, повернулась к нему и прилегла на бочок.

- Так, ничего, - вздохнул он.

- Нет уж, раз начал, то говори! Все равно теперь не отстану.

- Сказать? - напряженно спросил Агафон. Напуганный и потрясенный случившейся с ним историей, он сейчас уже не доверял самому себе и старался подавить свое чувство, мучительно стыдясь внезапно пришедшего желания произнести те слова, которые вертелись у него на языке. - Ты хочешь, чтобы я сказал?

- Конечно, хочу! - звонко выкрикнула Ульяна.

- Не догадываешься?

- Нет, - упрямо ответила она и, прижав локти к груди, чутко прислушивалась, как бойко и жарко колотится ее сердце.

- Разве можно забыть, что у нас с тобой было? - начал он тихо.

- У нас ничего не было! - прервала она. - Так... баловство.

- Ты, Ульяна, самый дорогой для меня человек, и я, конечно, тебя не стою. У меня даже язык не поворачивается сказать...

- Что сказать? - снова перебила она. - Чего ты жуешь слова? Хочешь на мне жениться, так и скажи, и не крутись. Хочешь, да? - огорошила она его.

Агафон молча мял в руках пучок сорванных с вяза листьев, не глядя на нее, ответил:

- Да, но я думаю, что сейчас это невозможно...

- Однако! - Ульяна вскочила и встала на колени. - Конечно, невозможно! У тебя же есть маленькая, ты о ней должен думать, а я еще и сама... мотылек! - выкрикивала она сквозь слезы.

- Да, да!.. - машинально повторил Агафон, опуская глаза. - Ты прости меня, как друг, и не сердись...

- Мне прощать тебя нечего. Ты еще меня не очень надул... Друг, пускай друг! Мне все равно, - поспешно ответила она и снова внезапно спросила: Ты и свою маленькую не любишь?

- А за что ее любить? Я ее и видел-то только на фото... Вчера Митюшка прислал.

- У тебя есть фото? Здесь, с собой?

- Здесь, - признался Агафон.

- Можно взглянуть?

Агафон торопливо нащупал в кармане пиджака конверт и достал фотографию.

Ульяна осторожно, словно боясь уронить изображение, взяла его в руки, отвернулась от ярко бившего в лицо солнца и стала внимательно рассматривать сидевшую в коляске девочку, обложенную кружевным одеялком, удивленно глядевшую черными неморгающими бусинками глаз. Видно, когда Митюшка снимал девчонку, чем-то привлек ее внимание, поэтому она потешно наморщила нос, собираясь не то заплакать, не то засмеяться.

- О-о! На тебя похожа, - тихо проговорила Ульяна и тоже попробовала сморщить свой нос. Агафон заметил, как навернулись на ее глаза слезы.

- Как у вас дела? - где-то совсем близко раздался голос Яна Альфредовича, и послышались за кустами его шаги.

Ульяна быстро нагнулась, схватила кофточку, вытерла ею лицо. Пряча карточку в боковой кармашек, спросила:

- Ты мне ее оставишь?

Он растерянно махнул рукой и шагнул в заросли.

- Вы, горе-рыболовы, своим купанием распугали всю рыбу, - подходя к дочери, проговорил Ян Альфредович.

- Да мы тоже ловили, а потом уж... - пролепетала Ульяна.

- Я наловил, вот это да! На, смотри! - Он поднял кукан с трепыхавшейся рыбой. На его плече лежала связка удочек, ворот старой военной гимнастерки был расстегнут, сухое лицо, изъеденное сеткой старческих морщин, было добрым и радостным.

- Молодец, папка!.. - стараясь не глядеть на отца, ответила Ульяна: она совсем неумело пыталась скрыть волнение.

- А куда побежал твой Гошка?

- Наверное, за удочками... Мы их там бросили... Однако, почему он "мой"? - задетая его неосторожным словом, спросила она.

- Потому что видел, как вы червячков с ним насаживали и ни черта, поди, не словили, - сказал Ян Альфредович.

Ульяна наивно предполагала, что отцу не положено вникать в ее интимные переживания, а он давным-давно знал от Марии Карповны все их тайные охи и вздохи. Посвящен был и в печальную историю Агафона и не особенно удивился. Свою заместительницу он еще тогда оценил как умную и редкостную по характеру женщину, но... Случилось то, что бывает в жизни чуть ли не на каждом шагу, и к поведению своих дочерей Ян Альфредович присматривался теперь гораздо пристальней. К Агафону после услышанного он не имел никакой неприязни. В жизни бывает куда хуже...

- Я поймала три штуки, - сказала Ульяна и закрыла лицо распущенными косами. Она их тормошила и так и этак... - Идем же уху варить, - встряхнув головой, добавила она.

- Разумеется, идем, - согласился отец. - Зови своего Гошку-Фошку, - с подчеркнутой насмешкой повторил он.

- Ты опять? Ух же и вредный! - протянула Ульяна.

- Всю жизнь был "вредным", прижилось, дочка... - отшутился Ян Альфредович. - Пошли, сердитая. Ты что это, сегодня на левую пятку встала?

Солнце уже выкарабкалось из-за гор и недвижимо пламенно повисло над зеленым тугаем. Лесные звуки и неугомонный шорох листьев скрадывал, приглушал постоянный однотонный шум горного переката и, лишь когда минутно стихал бойкий ветерок, приближался, словно вырывался из каменных ущелий наружу.

Умытый и аккуратно причесанный, Агафон принес ночной и утренний улов, переложил его в общий садок, снова опустил в воду и, доставая по одной рыбине, принялся потрошить.

Ульяна взялась чистить картошку. Ян Альфредович нарубил сухих веток и начал разжигать костер. Вскоре запахло дымком и сырой выпотрошенной рыбой. Все молча и спокойно трудились, занятые каждый своими мыслями.

Агафон, вспарывая судачка, напряженно обдумывал сложный и слишком откровенный разговор с Ульяной. Сраженный и обрадованный ее неожиданными слезами, дивился поступку с фотокарточкой маленькой девочки и все больше запутывался в осаждавших его воображение мыслях, не зная, что Ульяна уже два раза бросала нож, тихонько уходила в кусты и разглядывала курносенькое смешное изображение малютки, подавляя затаенную ревность и еще более сильную, неистребимую женскую жалость.