Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2)

- А чего же мне серчать на вас? Ну была и была... Можно и рассказать... Жила у помещика в работницах, совсем еще девчонка шестнадцати годов... Вот и вздумал он попользоваться... Порешил, что овечка глупенькая... А я его кипятком... - чуть слышно проговорила Василиса и начала торопливо смахивать с темной шубейки летевший от конских копыт снег.

- Эх ты, ядреный корешок!

Петр Николаевич ахнул, сильно натянул вожжи. Ястреб, мотнув сухощавой головой, скорым и ловким перехватом передних ног чутко и плавно перешел на сильную рысь. Вместе с ошметками снега в лицо Василисе резко ударил хлесткий ветер. Казалось, что под конскими копытами вьюжилась и пенисто кипела косматая снежная буря. Она слепила глаза и сладко сжимала замиравшее от быстрой езды сердце.

- Жив остался? - под стук копыт и скрип полозьев, посматривая на попутчицу сбоку, громко крикнул Петр Николаевич.

- Кто? - повернув к нему голову с растрепавшейся на плечах шалью, не поняв его вопроса, спросила Василиса.

- Да тот! Помещик поганый!

- Не знаю! - закрывая лицо пестрой варежкой, ответила она.

- Вилы ему в бок, в харю! А ну айда! - гаркнул Петр и тряхнул вожжами.

Выхлестывая подковами четкую под копытами дробь, Ястреб податливо рванулся вперед. Ветер полыхнул в лицо колючим снежным ураганом и закидал плотными комками всю кошевку. Петр Николаевич придержал коня, уговаривая его самыми ласковыми словами, остановил совсем и вылез из кошевки. Василиса тоже поднялась, отряхнув снег, облегченно вздохнув, проговорила:

- Ох и славно!

Петр Николаевич вытащил из передка кошмовую полость и заботливо укрыл ею ноги Василисы. Он видел ее тугие ноги в жестких чулках, плотно втиснутые в старые, подшитые валенки-обноски, и толстую, из какой-то грубой материи юбку. "На такие ноги-то надо бы, как у Степки, расписные поярковые надеть", - подумал Петр и, глухо кашлянув, снова взялся за вожжи.

- Теперче будет тебе теплее, - сказал он участливым голосом.

- Да вы не беспокойтесь... Я привычная к холоду, - вытирая лицо жиденькой, давно выносившейся варежкой, ответила она, чувствуя, как тревожно колотится ее сердце и жарко пылают исхлестанные снегом щеки. Для нее это была первая в жизни мужская и нетягостная забота. Смущенной, неловкой улыбкой озарилось ее лицо. Из глаз неудержимо полились не видимые в темноте слезы...

- Сколько же тебе лет-то? - опять пустив коня шагом, спросил Петр Николаевич.

- Двадцать пятый пошел... с осени, - дрогнувшим и каким-то усталым голосом ответила она, стараясь унять и не показать слез своих.

- Немного еще... Я тебя старше на целых пятнадцать лет, - сам не понимая, зачем он это говорит, признался Лигостаев.

- Да вы ведь вон какой казак! Для мужчины разве это лета!

- Какой же? - поглядывая на нее сбоку, спросил Петр Николаевич.

- Вы добрый и... и гордый, наверное, - невнятно, запинаясь, проговорила она. Ей хотелось сказать совсем другое, но не повернулся язык.

"Хорош добряк! - подумал Лигостаев. - Сегодня сноху плетью отстегал..."

Над степными буграми тихая, в белых снегах, зимняя ночь. Сквозь редкие бегущие облака сыпались крохотные звезды. Выехали на последний пригорок и увидали шиханские огни. Они то вспыхивали, то гасли в туманной дымке.

"Вот сейчас доедем, вылезу из этой уютной кошевки, и, может быть, никогда больше не свидимся", - с ужасом думала Василиса.

- Так говоришь, добрый я? - после томительного молчания спросил Петр Николаевич. Ему вдруг захотелось ехать все дальше и дальше вот таким ровным, спокойным шагом и слушать ее покорный и ласковый голос.

- Да. Про вас все так говорят, - быстро ответила она.

- Погоди. Кто это все?

- Рабочие, Устя Яранова, Василий Михайлович, например, наш бухгалтер... Вы же их знаете?

- Знаю. Ну что ж, скажу спасибо, раз обо мне так думают...

- Вы к ним едете?

- Нет. Куплю вина и назад вернусь. Водка тут, наверно, есть?

- Этого добра-то везде полно. Вы заезжайте к нам, покормите коня...

- Ну что ж, это дело, - охотно согласился Петр. - А ты со мной выпьешь?

- А если я не пью? - смущенно спросила Василиса. Кровь прилила к ее сердцу горячей волной.

- Ну а маленько? - шутливо пытал Лигостаев. Смущение и растерянность Василисы настраивали его на веселый лад.

- Маленько можно, - сжимая холодными варежками щеки, ответила она.

- Хочешь, прокачу пошибче?

- Ага! - кивнула Василиса.

- А не боишься? - умело и ловко направляя коня на большую рысь, уже задорно и громко спросил Петр.

- Ой нет! Я шибко люблю! - наклонив к нему лицо, выкрикнула она и робко прижалась плечом.

Ястреб шел плавным, широким аллюром. Полозья кошевки, звонко свистя, буйно раскатывались на поворотах, и казалось - вот-вот перевернутся вверх тормашками. Но Петр Николаевич был опытный наездник. Он, где нужно, сдерживал лошадь.

Василиса от восторга закрыла глаза. Все было как во сне, и до прииска докатили в один миг.

Пока Петр Николаевич прибирал коня, Василиса, сбегав в избенку, ожидала его у входа.

- Вы заходите, - когда он подошел к ней, проговорила она. - Называйте меня просто Вассой. - И она смело поглядела ему в глаза.

- Ладно, - согласился Петр. Он растерянно топтался на одном месте, вертел в руках кнут, словно не зная, что с ним делать. - Вот возьми мой тулуп и в избу снеси, а я сейчас приду, - добавил он по-хозяйски и, шумно отряхнувшись, сбросил с плеч шубу. Не успел он оглянуться, как она цепко подхватила тулуп на руки.

- А ты ловкая! - удивленно сказал он.

- Ох и тяжелый! - не придавая его словам значения, проговорила Василиса. - Теплый, наверно?

- Из восьми овчин.

- Целых восемь овец?

- И баран в придачу, - пошутил Петр. - Ну, Васса, я пойду.

- Возвращайтесь. Я самовар поставлю и буду вас ждать. Хорошо? просительно и нежно сказала она.

- О чем говорить. Чаек не помешает. Раздувай самовар, а я коврижек принесу.

- Ничего не надо... Сами приходите. - Василиса спрятала лицо в ласково-мягкий и теплый ворс овчины.

Лигостаев кивнул головой, повернулся и, скрипя высокими валенками, пошел по притихшему, с низенькими домишками переулку. В окнах мелькали тусклые огоньки. На небе мигали звезды, рассыпая по белому снегу зимний холодный свет.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

С саманной избушке, где жили Василиса и Устя, начался полный переполох. Самовара у молодых хозяек не оказалось. Василисе пришлось бежать за ним к Даше Микешкиной. Вместо чайных чашек нашлось только две треснутые татарские пиалы. Как на грех, и заварка вся кончилась. Василиса носилась по соседям как угорелая. Устя посмеивалась над ее хлопотами, помогая ей, тоже радовалась, сама не зная чему...

- Ты хоть платье-то другое надень, волосы прибери, будешь как настоящая невеста, - весело шутила Устя.

- Ну какая из меня невеста? В судомойки, в батрачки, на тот свет с ним пошла бы! А вы - в невесты!..