Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

За болотом -- кочки, залитые водою. Идем напрямик. Ветер, сырой и ершистый, сечет лицо. Старик останавливается, пугливо смотрит на свинцовые с огненными краями тучи, неизвестно откуда появившиеся над нами, и начинает забирать вправо -- торопится к лесу.

-- Должно, дождь будет, -- говорит Пашка и кивает на деда. -- У него насчет погоды осечки не бывает.

Тучи гасят свет солнца. Еще мрачнее и неприветливее становится на топкой равнине. Болота вздымаются, темнеют. Неприветливо шумит на них прошлогодняя осока. Смолкают птичьи голоса. Все замирает, приглушенное надвигающейся непогодой.

-- Пашка, вытаскивай из вьюка топор, айда вперед, руби стойки, колышки для палатки. А вы, -- обращается ко мне Гурьяныч, -- накиньте плащ, не промочить бы паутину: она, может, не привычна к сырости.

-- Паутина в непромокаемой упаковке, -- успокаиваю я старика.

Откуда-то налетает чайка. Ветер качает ее на скошенных крыльях.

-- Ки-и-е... Ки-и-е...

Каким-то зловещим кажется этот печальный крик среди кочковатых марей.

А вот и гуси беспорядочным табуном летят, послушные ветру. За ними -две черные цапли.

Все спешат укрыться от ненастья. А небо молчит, темнеет, дышит холодом.

Гурьяныч тоже спешит, отмеряет широкими шагами целину. Одну Кудряшку, обремененную старостью, кажется, ничто не волнует. Она еле тянется на поводу.

-- Уж ты, голубушка, не упрямься, прибавь шагу, -- уговаривает ее старик. -- Путь далек, поторапливаться надо.

С неба все чаще доносится рокот, будто ворчание потревоженного зверя.

Вдруг потрясающей силы удар над головой... И сразу хлынул дождь. Запахло мокрой травою. Одежда на плечах отяжелела, липнет холодным пластырем к телу.

Пока добрались до ельника, сняли вьюки и поставили палатку, промокли до нитки. Наконец забрались под полотняную крышу.

-- Теперь пусть льет сколько хочет, -- послышался из угла голос Пашки.

-- Чего мелешь! Не в гости направились, тебе же говорено -- работа сорвется. А по дождю куда пойдешь?! -- упрекнул его Гурьяныч.

-- Весенний дождь долго не задержится, -- успокоил я старика...

Приятно слушать, как водяной шквал налетает на разлохмаченный лес, барабанит по палатке. Не успели мы еще расположиться, как ветер стих, смолкла гроза, и дождь перестал.

Выбираемся наружу. Солнце еще в тучах, а без него вокруг холодно и скучно. Быстро разводим костер, стаскиваем с себя мокрую одежду, развешиваем ее вокруг огня.

Гурьяныч оголяет и греет волосатую грудь.

-- Главное -- сердце оживить, -- говорит он, с наслаждением глотая горячий от костра воздух.

Пашка в восторге, он готов горы свернуть: натаскал целый ворох дров, сбегал за водой, вырубил таган и теперь накладывает в котелок картошку, вешает на огонь.

На небе заголубели проталины. Выглянуло солнце. Радостным гулом ожила природа. Все ярко запестрело. Воздух наполнился тяжелым смоляным ароматом.

Пашка подвигает к жару чайник, отходит от костра и неожиданно смеется, хлопает в ладоши.

-- Чему радуешься? -- спрашиваю его.

-- Так просто, не знаю чему... Гляньте, бабочка! -- Он вдруг бросается за нею, но тотчас останавливается: какая-то серенькая птичка на лету схватила бабочку и исчезла в чаще.

Лицо парнишки омрачается. Он долго стоит на месте, не то прислушиваясь к бурной, но скрытой жизни леса, не то смутно догадываясь о законах, которые правят таежным миром, -- о праве сильного.

Гурьяныч тоже замечает настроение Пашки. На лицо старика набегает тревога. Он подходит к внуку, кладет ему руку на плечо:

-- Что с тобой, внучек?

-- Ничего, так просто. -- И парнишка снова оживает. Старик успокаивается.

Мокрая земля парит, возвращая небу влагу. В логах темнеет хвойный лес. Над холмами в промытом дождем воздухе кружатся коршуны.

Гурьяныч потыкал прутиком картошку, достал одну, откусил бочок, погонял языком во рту горячий ком, проглотил.

-- Готова, снимай, Пашка. Маленько заправимся и дальше пойдем. Теперь все тайгою -- в гору.

Пашка сливает из -котелка воду, ставит его в круг. Старик режет большими ломтями хлеб.

До чего же вкусна горячая картошка в мундире! Мне вспоминается детство, поездки с мальчишками в ночное, костры. Бывало, раздавишь обугленную, испеченную в золе картофелину, тебя обдаст горячим ароматом, и не знаешь, что приятнее -- этот аромат или сама картошка?!

Пока сворачиваем лагерь, вьючим Кудряшку, гаснет пламя костра. Но на стоянке все еще держится запах горячей картошки.

-- Дедушка, а зачем переставил таган? -- спрашивает Пашка.

-- Заметил! -- довольно говорит старик, кивая на парнишку, и, повернувшись к нему, поясняет: -- Уходишь с табора -- установи таган так, чтобы его тонкий конец был обращен в сторону твоего пути.

-- Зачем?

-- Если кто-нибудь сюда придет, то по нему догадается, куда мы ушли. Да и если случится что с нами, скорее найдут.

-- Кто такое придумал?

-- Жизнь. В тайге свои неписаные законы... А ты пошто костер не залил? Сколько раз говорил тебе: привычку надо иметь не бросать огонь в лесу даже зимою, -- строго напутствует старик. -- Он может уйти в глубину и в торфе жить годами, а потом вдруг выплеснет на поверхность и пошел гулять по тайге.

Пашка приносит котелок воды, заливает огонь.

-- Еще принеси, не жалей, чтобы надежно было. Пашка старается.

-- Теперь, внучек, твой черед вести нас по тайге. Пойдем маленько левее, как шли сюда. Вон на ту седловину. -- И старик указывает заскорузлым пальцем на водораздел. -- Учись, Пашка, враз, с одного взгляда находить проход в лесу, не теряя направления. По пути заломки делай, чтобы тебя леший не попутал, когда обратно вести будешь.

Пашка и удивлен таким решением деда, и бесконечно рад неожиданному доверию. Он заряжает "ижевку", бросает сосредоточенный взгляд на просветы в лесу.

-- Пошли, -- важно басит он и подает Жулику знак следовать за ним.

Нас проглатывает чаща первобытной тайги. Лес после дождя поблескивает на солнце. Пахнет свежим папоротником. Под ногами зеленый ковер из векового мха. Деревья-великаны заполняют весь мир, и кажется, что вся земля обросла зеленой щетиной. В таком лесу мало птиц и не бывает зверя: их всех пугает застойная тишина и вечный сумрак. Эта тишина и сумрак навевают уныние и на человека, когда он попадает в таежные дебри. И мы тоже вступаем в эту загадочную лесную чащу и непробудные дебри с чувством необъяснимой тревоги.

Порой Пашка забредает в непроходимою топь, заваленную упавшими деревьями.

-- Не слепой, смотри, куда ведешь! -- сердится Гурьяныч.

Он выходит вперед, поправляет ошибку внука и вновь уступает ему дорогу.

Или кричит:

-- Опять закружал! Держи солнце на затылке к левому уху... Об чем думаешь?!

Пашка "ловит" солнце, и мы идем все дальше и дальше в лесное царство.

Неожиданно сумрачное и темное, как джунгли, сыролесье обрывается. Дальше старая гарь перехватила наш путь. Огонь уничтожил высокоствольный лес на огромном пространстве: на склонах гор, на холмах, на равнине, перед нами -- лесное кладбище. Часть погибших деревьев еще стоит без вершин, с обломленными сучьями, удерживаясь на обнаженных корнях. Остальные лежат на земле в чудовищном сплетении, точно после битвы. Кое-где видны темнохвойные кедры, чудом уцелевшие от пожара.