Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

Справа блеснуло крошечное болотце. За ним -- равнина в пятнах озер. Остались позади холмы.

-- Куда Пашка девался? -- вдруг спрашивает Гурьяныч.

-- Недавно шел следом за Кудряшкой, -- растерянно отвечаю я.

-- Уж не на озеро ли убег? Ему это раз плюнуть! Я тут подожду, а ты сходи за ним, приведи. Ежели супротив пойдет -- с ним такое бывает, -- так ты его моей рукой пониже пояса.

Иду назад. Понять не могу, куда мог исчезнуть парнишка... Миную холм, вижу, в просвете между стволов лиственниц, сидит на корточках Пашка на нашем следу и, нагнувшись, что-то делает. Я крадучись подхожу к нему сзади, заглядываю через плечо -- ничего не вижу.

-- Ты чего отстал?

Пашка, вздрогнув, поворачивает ко мне голову.

-- Смотрите, Кудряшка сослепу наступила на край гнезда рябчика. Видите, как измяла и часть яиц раздавила. Так я поправляю. Вот стенку прутиками восстановил, внутри мохом выстлал. Точно, как было, Яйца уложу, и пойдем.

Я молча наблюдаю, как парнишка заботливо укладывает в гнездо уцелевшие яйца, встает, поднимает вокруг гнезда помятый брусничник и молча любуется своею работой. -- Дедушка думал, что ты на озеро ушел.

-- Охота была, да побоялся: знал -- ругать будет, не пошел.

Мы быстро шагаем по тропке, догоняя Гурьяныча, Выходим к своей стоянке у края озерной равнины, Здесь нас встречает Жулик. Как же он нам рад! Визжит, прыгает. Надо же было этой собачонке догадаться, что мы вернемся сюда, и дожидаться нас!

С жадностью глотает она кусок хлеба, брошенный Пашкой.

-- Ну, Жулик, и напугал же тебя косолапый! -- говорит Гурьяныч, сбрасывая с Кудряшки груз.

Разводим костер и, дожидаясь, когда сварится обед, греемся на солнце. Кругом весна, зазеленели лиственницы в перелесках, забурели кочковатые мари. И ручеек, толкаясь: в камнях, спешит, зовет куда-то вдаль, к неведомым просторам.

-- Дедушка, мы поохотимся сегодня на озерах? Надо повезти домой уток. Уж я без промаха: зря стрелять не буду, ты не беспокойся, -- самоуверенно говорит Пашка.

-- По уткам-то ты горазд, ничего не скажешь! -- отвечает Гурьяныч. -- А вот по мошнику, по глухарю без смекалки не суйся! Птица сторожкая, за мое почтенье! Усядется эта громадина на сук, раздуется вся, анафема, как индюк, шею вытянет, начнет наяривать: "Чок-чок-чок-чк-чк". Послушать любо! -- И Гурьяныч поворачивается ко мне. -- Он ведь, мошник, не как другие птицы: строчит-строчит, да как с азарту зашипит. Тут, ежели умеешь подскакивать под песню, твоя и удача будет. Понимаешь, какая хитрость: пока шипит мошник, он глухой и слепой; вот и поспевай подскочить, сделай несколько прыжков и опять жди, когда зашипит. Ты что, никогда не добывал весною глухарей? -- спрашивает он меня. -- Уж и побаловал, бы я тебя на току, да не добраться отсюдова до него. Пашка настораживается.

-- Дедушка, ты давно обещал сводить меня на ток, пойдемте сегодня, -просит он и кивает мне головой: дескать, поддержите.

-- Неплохо бы добыть глухарей, -- поддерживаю я Пашку. -- Ведь в нашем распоряжении еще завтрашний день.

-- Была бы тропа -- об чем разговор, тут не так уж далеко: километров десять напрямик, да болота не пустят. А в обход, поди, не найти мне теперь тока. Давно хаживал.

-- Пойдем, дедушка!..

-- Ну, пристал!..

Гурьяныч выкладывает из чашки в кипящий котел картошку, бросает туда же лавровый лист, поправляет огонь.

-- Глухие места там, -- усаживаясь на подстилку, продолжает он. -- Мало кто захаживает туда. Птица там еще водится. Вот разве попробовать Еськиной гривой пройти по-за озерами?!

-- Пройдем, ей-богу, пройдем, дедушка!

-- Да помолчи ты, пострел! Пусть старшие скажут. И опять же Кудряшке с вьюком не пройти -- места топкие.

-- А мы часть груза на себя возьмем.

-- Не знаю, что и делать. Воды много, нахлебаемся горя, за мое почтение.

Но уже ясно, что вопрос о глухариной охоте решен Гурьянычем и что не позже как после обеда он поведет нас на ток по Еськиной гриве. Пашка об этом сразу догадался, обрадовался, начинает торопить нас:

-- Чай пить не будем: как бы не опоздать на ток, напьемся в бору.

-- Еще чего, без чая какой обед? Ишь заторопился. На тебя, Пашка, не иначе, узду надо надевать.

Пьем чай. Кудряшка за это время съедает свою порцию овса. Собираемся в путь.

Чтобы облегчить лошадь, мы взваливаем на себя часть груза. У Пашки за плечами рюкзак с посудой. На спине Гурьяныча полная котомка клади. Я несу спальный мешок. Робко переходим границу леса. Захлюпала вода под ногами. Расплылись перед глазами топи, завилял след по кочковатой земле. Вся равнина оперилась яркой зеленью троелиста и истекает сотнями ручейков...

Путь не радует. Идем болотами, бесконечными болотами, будь они прокляты!

-- Вот за тем колком, кажись, Еськина грива.

Старик, подоткнув повыше полы однорядки, лезет через топь. Мы -- за ним.

Впереди холмы за холмами. Небо бесцветное и низко висит над пустынной равниной, почти голой в матовых лоскутках застойной воды и утыканной дупляными лиственницами-уродами. Мох под ногами рвется; мы мокрые по пояс. С меня уже сошло сто потов: Я не рад, что поддержал Пашкину затею.

Мне, человеку, выросшему в горах, равнина противопоказана, тем более заболоченная. Скучный рельеф меня быстро утомляет, тогда как среди скал, на вершинах гор, на ледниках, я чувствую себя превосходно.

За колком. Гурьяныч останавливается, беспокойно озирается по сторонам и морщится, точно от боли.

-- Совсем запамятовал: ведь Еськина левее той сопочки пошла, придется свернуть... Устал, говоришь, Пашка? На сухарик, пожуй, погоняй слюну... Чего, чего? Лямки жмут? А ты не обращай внимания, с песней иди. Ноги от песни не отстанут! -- И старик, замурлыкав что-то под нос, шагает дальше.

-- Дедушка, ты хорошо опознал место? Мимо бы гривы не пройти, может, там и тропа будет! -- кричит ему Пашка.

-- Ужо не обманусь. Там-то хорошо пойдем, только бы добраться до Еськиной, -- не оглядываясь, отвечает Гурьяныч.

Если бы не уверенность старика, кажется, дальше и не пошел бы -- так намучился!

3а сопочкой попали на кочковатую непроходимую марь, залитую водою. Стали забирать вправо к ельнику, наткнулись на зыбун. Назад не стали возвращаться, полезли напрямик... Тут уж не до голода, не до лямок! В любом сухом месте, если вы устали, можете сесть и отдохнуть. Но здесь, на болоте, весною это невозможно -- все вокруг под водою. Дважды вытаскивали из грязи Кудряшку. Она покорно шла следом за нами. И мы на -нее не оглядывались. Но, как. только она попадала в беду, Жулик начинал лаять. Этим он снискал себе всеобщее прощение за проявленную трусость перед медведем.

-- Дедушка, скоро грива? -- уныло пристает Пашка.

-- Потерпи, внучек, вон впереди темнеет, то уж непременно Еськина.

-- Еще так далеко! -- огорчается парнишка.

-- Тут я, кажись, обмишурился: надо было с места на закат брать -- было бы ближе. -- И старик, стаскивая с мокрой головы шапку, пятерней чешет затылок.