Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

-- Убег, ей-богу, убег! -- встречает меня Гурьяныч. -- Кинулся, ружжа нет. Кликнул -- митькой звали!

-- Кажется, он тут по бору ходит, придет, никуда не денется, -успокаиваю я старика.

-- Птицу, дьяволенок, распугает. Вот я доберусь до него!

-- Всех не распугает, а какая улетит, утром вернется. Пусть побродит в тайге, полюбит природу -- человеком станет.

-- Как же!.. -- примирительно говорит Гурьяныч. -- Уж я-то по себе знаю. Без природы человек -- что дупляная лиственница на мари, нет в нем настоящей живости. К примеру, взять хотя бы нашего бухгалтера из леспромхоза. Придешь к нему в контору -- страшно к столу подойти. Ты ему еще слова не сказал, а он уж на тебя глазищи пялит, а заговорит -- что горячей лапшой обрызжет. Ну, скажи -- зверюга лютый! Люди страсть как его боятся. А настанет праздник, ко мне на смолокурню приедет подышать хвойным воздухом, посидит у заводи с удочкой... Скажи пожалуйста -- другой человек! Поймает пару пескарей и рад-радехонек, он тебе и папироску даст, побасенку расскажет. Ничего не позволит делать, все сам: и дров принесет, и ушицу сладит -- милейший человек, крылышки подвяжи -- и ангел. Так что природа для человека -- за мое почтенье! -- И старик часто-часто закивал головою.

Но тут мгновенный свет, точно молния, блеснул в лесу, и тотчас же потрясающий гром выстрела взбудоражил тишину. Эхо долго ворочалось по глухим ложкам. Потом слышно было, как что-то тяжелое медленно сваливалось по веткам сосны и упало на землю.

Мы переглянулись.

-- Убил! Ужо я его ремнем приструню! -- возмущается Гурьяныч, а сам не может скрыть довольства, что Пашка такой отчаянный.

-- Надо всыпать, -- поддакиваю я.

-- А вы тоже не потакайте ослушнику, -- обращается ко мне Гурьяныч. -Говорю, нам с вами надо держаться заодно, поодиночке он нас живо объегорит.

-- Уже объегорил, Гурьяныч. Слыханное ли дело -- в этакую темень сшибить птицу с сосны!..

-- Он-то сумеет! -- с явной гордостью за Пашку перебивает старик. -- Весь в меня, дьяволенок. Таким же был...

Мы усаживаемся к костру, ждем Пашку.

Засыпает оглушенный выстрелом лес. Возвращается тишина -- будто и не было выстрела. Теперь, кажется, никому уж больше в темноте не грозит гибель.

-- Да, да, таким же был... -- продолжает Гурьяныч. -- У ребят головным ходил, спуску никому не давал. Где что -- меня кличут. Помню, давно это было. Как-то пошли с ребятами весною в тайгу...

Но тут вскочил, насторожился Жулик. Дремлющая поодаль Кудряшка подняла голову. Послышался хруст сушника. Я расшевелил огонь и в полосе яркого света увидел Пашку. Пятясь задом, он волоком тащил к стоянке глухаря.

-- Как это тебя угораздило в темноте? -- спрашивает старик.

-- Еще засветло, дедушка, приметил, где он сел, -- охотно объясняет тот. -- Пока дрова таскал -- стемнело. Подобрался к сосне, а его-то в хвое не видно. Ружье к плечу приложу и так, и этак -- не видно. Хотел было по стволу подобраться к нему, да он сам выдал себя -- заворочался, ну, я и пальнул.

Я смотрю на убитого глухаря, на его краснобровую голову, на пышный фиолетовый зоб, на пестринки в брачном наряде, на лохматые лапы с сжатыми когтями, и меня съедает проклятая охотничья зависть. Пашка оказался непобедимым соперником. И тут, на глухарином току, он уже успел опередить меня. Теперь вся надежда на утро. Я готов просидеть всю ночь у костра, лишь бы не проспать зарю.

Гурьяныч поднял глухаря, с восхищением потряс им передо мною и уже раскрыл рот, чтобы выразить восторг, но спохватился и сказал поучительно:

-- Ты, внучек, тово, не жадничай, не спеши больно. За тобой не поспеть.

Мне неудобно перед парнишкой, у которого Гурьяныч как бы выпрашивает для меня снисхождение.

-- Молодец, Пашка, -- говорю я, приглушая охотничью зависть.

А он стоит довольный, улыбающийся.

Глухарь висит на сучке, и теперь наша стоянка напоминает бивак охотников. Если бы птица была убита мною, мы бы, конечно, устроили сегодня ночью пир. Но Пашка да, видимо, и Гурьяныч берегут ее как трофей. Представляю Пашку, идущего по поселку сквозь толпу детворы с глухарем, а то и с двумя, с перекинутым через плечо ружьем...

-- А вы под песню мошника скрадали? -- спрашивает меня Гурьяныч, чтобы отвлечь от грустных размышлений.

Я отрицательно качаю головою, хотя много раз бывал на глухариной охоте.

-- Говорю вам, к мошнику всегда под песню подскочишь, ежели знаешь как. На примере бы вам показать -- сподручнее было бы. -- Старик вдруг чем-то загорается. -- Пашка, а ну встань! Я стрекотать буду, а ты покажи дяде, как под песню подскакивать.

Пашка живо поднимается от костра, идет на свободное место, весь подтягивается и, как перед плясом, замирает.

Свет яркого пламени золотит его кудри.

-- Готов? -- спрашивает Гурьяныч, отпуская кушак на животе и набирая полную грудь воздуха.

-- Подожди, я ружье прихвачу, -- кричит Пашка. Через минуту начинается представление. Гурьяныч тихо заводит: "Чо-ок, чок-чок-чк-чк-чк...

Чшш-щщ..."

Как только послышалось "чшшш", Пашка срывается с места, делает три огромных прыжка и замирает в тот самый момент, когда "мошник" перестает шипеть. Стоит он в странной позе, будто окаменевший: правая нога отстала и повисла в воздухе, весь он сгорбился, подался вперед, а голова, откинутая назад, в прыжке, так и осталась обращенной лицом к небу.

Сделав паузу, Гурьяныч снова продолжает: "Чо-ок. Чок-чок-чк-чк..."

Но Пашка начинает сбиваться, срывается с места раньше, чем зашипит "мошник", или запоздает остановиться. Гурьяныч сердится.

-- Дедушка, ты лучше меня скачешь, давай я стрекотать буду.

-- Эко, не можешь, кака тут наука!.. -- ворчит старик и уже уступчиво добавляет: -- Ну пострекочи, а я покажу.

Пашка сходит с площадки, занимает место Гурьяныча на пне. Вижу, на лице у него какое-то лукавство. -Внимательно слежу за ним.

Гурьяныч отходит от костра, подтыкает за пояс длинные полы однорядки, расправляет плечи, берет ружье двумя руками так, чтобы в любой момент можно было его приложить к плечу, и кивком дает знак внуку начинать.

Тот застрекотал. Но как! Я, буквально обомлел. В его звуках слышалась живая птичья интонация, страстный ритм, удивительное подражание. Он изредка щелкал языком, будто птица в азарте касалась упругим крылом сучка.

"Ишь ты, какой мастер!" -- подумал я. И как бы в подтверждение этого в лесу зачокал разбуженный его песней глухарь.

Гурьяныч дождался, когда "мошник" зашипел, молодецки сделал три прыжка и замер. Пашка повторил песню еще и еще да вдруг как зачастит. Старик не хотел отстать от ритма, но в первом же прыжке задел ногами за валежник, споткнулся и, не удержав равновесия, упал.

Я подбежал к нему, помог подняться. Пашка схватился за живот, беззвучно хохочет.

-- Ведь сманул же, дьяволенок! Нарочно подстроил, ей-богу, подстроил. -Гурьяныч трясет в сторону Пашки кулаком. -- Ужо я тебя отстегаю ремнем! Подожди, бабушке все расскажу, как глумишься над дедом, она те кудри завьет!