Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

Помпей, Метелл и критские пираты. — Финансисты и паника в Азии. — Закон Манилия. — Марк Туллий Цицерон. — Его речь в защиту закона Манилия. — Помпей — главнокомандующий на Востоке. — Помпей и Лукулл в Данале. — Последняя борьба Митридата. — Помпей и армянский царь.

В то время, как Помпей укрощал пиратов своим милосердием, Квинт Метелл предавал Крит огню и мечу, приказывая резать пленников, и обогащался, грабя пиратов. Метелл принадлежал к мелким аристократам из стойких консерваторов, желавших управлять империей, как во времена Сципиона Эмилиана, и сурово обращался со своими жертвами, протестуя этим против кротости Помпея, демагога, не постыдившегося для получения аплодисментов народа заключить договор с разбойниками. Наконец, доведенные до отчаяния, пираты предложили Помпею сдаться ему. Помпей, старавшийся унизить Метелла, быстро схватился за удобный случай, принял их покорность и, утверждая, что закон Габиния ставит Метелла под его начальство, послал на Крит Луция Октавия. Но Метелл отвечал, что Крит принадлежит ему одному. Он жестоко наказал города, которые, опираясь на декрет Помпея, отказались ему повиноваться. Луций Октавий для поддержки прав своего военачальника был готов начать войну, в которой ему пришлось бы защищать пиратов против римского проконсула. К счастью, более важные события скоро отвлекли Помпея от этой опасной ссоры. [475] Plut. Pomp., 29, Appian. Sic, VI, 2; Florus, III, 7; Dio, 329, 1, 1 (Gros.).

К концу 67 г. пришли в Рим очень дурные известия с Востока. Богатые финансисты получали от своих азиатских корреспондентов письмо за письмом, передававшие им тревожные подробности об этой провинции. У Лукулла не было более армии; Глабрион и Марций были людьми неспособными; Митридат снова сделался господином Понта; Каппадокия была опустошена Тиграном; летучие отряды уже появлялись в Вифинии и жгли пограничные деревни. [476] Cicero. Pro lege Manilia, 2. Наконец, разразилась паника; уже опять, как некогда, видели Митридата в Пергаме, италиков вырезанными, капиталы конфискованными. И скоро стало всеобщим мнением, что обычных магистратур недостаточно для устранения столь великой опасности. Это мнение было очень популярно в демократической партии, но оно было и мнением многих консерваторов и испуганных финансистов.

Друзья Помпея воспользовались этим для своей выгоды, и в начале 66 г. трибун Манилий предложил дать Помпею помимо уже предоставленных ему полномочий управление Азией, Вифинией и Киликией, начальствование в войне против Митридата и Тиграна и право объявлять войну и заключать мир от имени римского народа с кем ему угодно, [477] Plut. Pomp., 30; Арр. Mithr., 97; Dio, XXXVI, 40–41. т. е. это было законное подтверждение права вести ту личную и независимую от сената политику, которую начал Лукулл. Красс, которому были неприятны успехи Помпея в войне с пиратами, трепетал, видя своего соперника готовым окончательно победить его перед взорами всей Италии в этой дуэли интриг, которую он начал четыре года тому назад. Консервативная партия, уже порицавшая демократическую снисходительность Помпея, не хотела признать путем благоприятного для него закона ту новую личную политику, которую она допускала у Лукулла. Некоторые из самых выдающихся членов этой партии, как-то Катулл и Гортензий, даже пытались отклонить законопроект, взывая к республиканским чувствам и указывая, что такая диктатура равняется монархической власти. [478] Plut. Pomp., 30; Cicero. Pro lege Manilia, XVII, 52.

Однако на этот раз после своих успехов в войне против пиратов Помпей, несмотря на свое отсутствие и наперекор оппозиции, был в Риме сильнее Красса, консервативной партии и даже традиций. В Италии, как это всегда бывает в демократиях, где возрастают цивилизация, богатство, разнообразие занятий и удовольствий, высшие классы, богатые и зажиточные собственники, капиталисты, купцы, художники м большую часть времени занятые своими частными делами или удовольствиями, за недостатком времени и по эгоизму оставляют государство в руках небольшого число профессиональных политиков, интересуясь общественными делами только тогда, когда необычайное событие взволнует все умы. Но когда такое волнение и всеобщее возбуждение охватит массы, ни одна партия, ни одна ко-терия или политическая группа не осмеливается ему сопротивляться. Так было в 70 г.; жестокая ненависть, возбужденная против консервативной партии, побудила многих консерваторов утвердить демократические законы. Потом общественный энтузиазм упал, и Цезарь, Помпей и народные трибуны тщетно пытались его оживить. Наконец, общество снова заволновалось. Вся Италия, счастливая успехом в войне против пиратов, удивлялась Помпею и смотрела на него как на несравнимого полководца; она доверяла только ему и хотела, чтобы именно он нанес последний удар Митридату.

Не только один простой народ желал восточного диктатора; его желали также крупные финансисты, многие сенаторы и всадники, поместившие на Востоке свои деньги. Не один только Цезарь старался добиться утверждения законопроекта, но и Цицерон, произнесший в защиту закона Манилия свою первую политическую речь и пожертвовавший прекрасной независимостью, которую он умел сохранять до тех пор. После процесса Верреса Цицерон продолжал бесплатно вести судебные дела, изучать греческих философов, благоразумно управлять своим состоянием и воспитывать свою дочь в полном согласии со своей женой. Он затмил Гортензия и сделался первым оратором Рима. Но он всегда держался в стороне от борьбы партий. Однако его влияние все возрастало, и он получил на этот год самую почетную городскую претуру без борьбы, без коалиций, без происков. Это был первый случай, чтобы в Риме красноречие с таким успехом выдвигало незнатного и небогатого человека к общественным должностям. [479] Буассье (Ciceron et ses amis. Paris, 1902, 44) прекрасно заметил, что Цицерон «до сорока лет был только адвокатом». Я думаю, что он, напротив, ошибается, предполагая, как общее и постоянное правило, что судебное красноречие вело ко всему. Напротив, по моему мнению, это было исключением для той эпохи. Цицерон был первым, достигшим высоких должностей без богатства и знатности, благодаря своей литературной известности. Какие мотивы побудили его броситься на этот раз в схватку? Мы не знаем этого. Вероятно, на его решение сильное влияние оказало общественное возбуждение, а особенно тревога всадников. Цицерон имел большое количество связей в этом классе богатых финансистов, которые были такого же скромного происхождения и нравов, мало отличных от его собственных, и большинство которых обладало замечательным образованием. Между прочим, он был очень дружен с Аттиком, богатым всадником, поместившим на Востоке большие капиталы и много занимавшимся историей, археологией и философией. Его младший брат Квинт Цицерон, живший вместе с ним в Риме, был даже женат на сестре Аттика, Помпонии.