Казимир Валишевский - Иван Грозный

Следует обратить внимание и на другие области искусства, хотя они и были представлены здесь более слабо. Иконопись, вдохновляемая одной из греко-восточных школ, очень многочисленных в XII в. в Византии, Италии и в юго-западных славянских землях – Сербии и Болгарии, была довольно развита в XIII–XV веке в Суздале и особенно в Новгороде. Суздальские образа исчезли бесследно. Что же касается новгородских, то они дают довольно ясное представление о той самостоятельности, которой достигли художники той эпохи. Совершенно основательно указывалось на изображение некоторых типов, неизвестных византийской иконописи, как, например, Покров Пр. Богородицы, св. Николай, свв. Кирилл и Мефодий, Борис и Глеб. Кроме того, в русских произведениях этого рода замечается совершенно особая передача некоторых религиозных сюжетов и смягчение выражения некоторых типов. Все это, без сомнения, имеет кое-какое значение. Со стороны формы эти изображения также отличаются от своих восточных образцов, но лишь так, как плохая копия от оригинала. В значительно упрощенном рисунке некоторые русские критики желали видеть стремление приблизиться к природе… Я же нахожу в этом признаки неуменья. Природа не нуждается в подобной передаче, напоминающей мазню школьников в их тетрадях.

Та же упрощенность замечается и в украшениях церковных рукописей до XIII века; в них отсутствуют золотые фоны, что обусловливается, вероятно, бедностью монастырей. Но в XIV веке значительно отклонение в сторону, отдалившее русскую школу в этой области от византийских традиций и от ее освященных обычаем форм.

Бесконечное разнообразие человеческой и животной жизни врывается в нее со всем богатством своих мотивов, которые напоминают то нарисованные завитки, то вырезанные по дереву древние скандинавские переплеты или еще более ранние произведения: пряжки поясов и резные фибулы эпохи Меровингов. Порой они приближаются к иранским типам, не чуждым, впрочем, стилю романскому и даже византийскому первой эпохи. Это как бы возвращение к первоисточнику, так как фантастические изображения зверей, насекомых, людей и птиц были известны во времена Геродота между народами, населявшими русскую землю. Но кажется, что даже по отношению к Ирану это возрождение имело своей истолковательницей все ту же Европу, так как рукописная литература Новгорода, где оно обнаружилось особенно сильно, почти совсем не подверглась татарскому влиянию, а напротив очень сильному влиянию европейских течений, шедших через Ригу и ганзейские города.

В XV веке чудовищные фантазии более раннего искусства уступают место комбинациям одних линий, симметрические сплетения которых переходят в продолговатые листья. Еще и другое течение коснулось национального искусства. На этот раз ему невозможно приписать восточное, азиатское происхождение. В XV веке наблюдается целый переворот.

Под влиянием религиозного чувства, возбужденного борьбой реформации с папством, резче выступают византийские традиции. Однако в то же время проникновение немецкого протестантского духа обнаруживается в длинном, глубоко вырезанном листе, взятом у одного вида дикой смоковницы. Он то развертывается, то коробится, черный и холодный, среди богатых красок восточной палитры.

Бесспорно, все это русское. Но дало ли оно искусству форму, вполне соответствующую национальному духу, т. е. если оно и не способно было внушить преклонение и вызвать подражание ему других народов, как, например, искусство греческое или даже французское и итальянское в известную эпоху, то создало ли оно хотя зародыш, способный к самостоятельному развитию? Можно было ответить утвердительно, если бы русские подражатели, вдохновляясь иноземными образцами, прибавили что-нибудь иное творческое к этой слабости исполнения, более или менее существенных искажений и почти всегда плохо придуманных комбинаций. Можно было согласиться с этим, если бы они ввели в творчество что-нибудь свое: флору и фауну их страны, отблеск своего неба; если бы с ассимиляцией экзотических типов, они сумели вступить в непосредственное общение с природой и таким образом выполнить первое и необходимое условие всякого самостоятельного искусства. Но они только копировали, списывали и искажали. Посмотрите на резное крыльцо избы, вы увидите грубые, почти неузнаваемые изображения львов, пантер, пальм и смоковниц. И только в более поздних произведениях искусства обнаруживаются стремление выйти на собственную дорогу, и в робких попытках некоторых модернистов художников вы заметите силуэты хвойного дерева или белый мех зверя, рожденного под северным небом. Мы не знаем, при каких условиях, по каким планам и какими мастерами были построены те несколько русских церквей XIII и XIV века, стиль которых заслуживает внимания.

Что касается построек светских и церковных XV и XVI века – Успенский Собор в Москве, Никольские ворота в Можайске, знаменитая Грановитая палата, то по отношению к ним мы стоим на прочной исторической почве: на них лежит печать итальянского архитектурного искусства. Построенный в 1553–1559 г., волнующий и смущающий храм Василия Блаженного до последнего времени слыл за произведение итальянской архитектуры. Карамзин видел в нем «шедевр готической архитектуры», Мартынов «подобие Эрехтейона в афинском акрополе», Теофиль Готье – «громадного присевшего дракона», Куглер – «огромную кучу грибов», Кюстин – «коробку с вареньем». Заблуждение относительно архитекторов этого храма недавно обнаружено. Найдены строительные счета и по ним установлены имена двух русских – Бармы и Постникова. Надо отдать должное России XVI века и избавить философию искусства от одной из мудреннейших загадок. Надо также признать вопреки долго державшемуся убеждению, что это удивительное сооружение не было в то время единственным явлением, «памятником, выпущенным в одном экземпляре». Оно связано с целой системой архитектуры, принцип которой надо искать в деревянных постройках, так распространенных в этой стране. Тип их встречается в разных пунктах государства: в Новомосковске, в нынешней Екатеринославской губернии, в Дьяково, близ самой Москвы.

Парализуя развитие архитектуры, как и ваяния, отсутствие других материалов или, по крайней мере, трудность получить камень, обусловили этот вид постройки, для которой некоторые указания могли быть получены из Индии и отличительной чертой которой является соединение и сплетение нескольких неравных по величине корпусов. Новомосковская церковь состоит из трех скрепленных зданий, делящихся на девять самостоятельных частей. Строители Василия Блаженного еще дальше пошли в этом отношении. Они удачно соединяли стили византийский, персидский, индусский, итальянский во множестве куполов, пирамид, колоколен…