Николай Суханов - Записки о революции

Однако пора оставить «идеи». В те дни, собственно, было не до «идей».

В те дни происходила последняя мобилизация и последний смотр сил. Повсюду в провинции в это время происходили советские съезды и почти везде давали преобладание большевикам. Принимались все те же резолюции. Кроме губернских состоялся целый ряд и областных съездов. Большевики оказались господами положения на съездах Поволжья, Урала, Западной и Северо-Западной областей. Меньшевики и эсеры ожесточенно боролись и иногда кончали демонстративным уходом. Но это не производило впечатления. Судя по отчетам «Рабочего пути», это производило «хорошее» впечатление… Только на съезде Центральной (Московской) области большинство было еще за старым блоком. Но что до того! Ведь Москва – в руках большевиков . А кроме того, ярославский губернский съезд немедленно опротестовал все решения области.

Между прочим, в Москве движение стало снова выходить на улицы, 15-го числа состоялась большая манифестация с самыми буйными лозунгами, особенно солдатскими: «Лучше умрем в Москве на баррикадах, чем пойдем на фронт!» И т. п… В Совете и Исполнительном Комитете констатировали, что сдерживать дальше московские массы уже невозможно… В других углах России, даже где не было крестьянских восстаний, движение под лозунгами Советской власти уже явно переливалось через край.

В общем, сомнений не было: Москва поддержит целиком и активно; провинция поддержит на большей части территории; остальное будет «ассимилировано».

Больше сомнений внушал фронт . На фронте партийное влияние было пестрым. Но там вообще было не до политики. Там ни о чем не хотели знать и думать, кроме мира… Против большевиков настраивало то, что они не выпускали из столицы Петербургский гарнизон для подкрепления. Командующий Северным фронтом генерал Черемисов на этой почве развел довольно большой шум уже около 20 октября… Но тут у большевиков была вся надежда на немедленное предложение мира. Против власти, которая предложила мир, едва ли можно было собрать сколько-нибудь реальную силу. На Петербург не пошли бы. А большего не нужно.

Но и на фронте были солидные большевистские организации. Корпуса, дивизии, батареи и прочие части присылали в газеты множество большевистских резолюций. Происходили и съезды под монопольным влиянием большевиков. В «Рабочем пути» я вижу целый ряд отчетов о таких съездах; их резолюции варьируют хорошо знакомые нам темы, перечислять и цитировать их не стану.

Мне хочется по поводу фронта упомянуть только вот о чем. Фронтовые делегации не только снова ходили вереницами в Смольный и не только выступали на больших советских собраниях со своими наказами и речами. Они, кроме того, упорно искали интимной беседы и непосредственных авторитетных разъяснений от старых советских лидеров. Но было не до них. Их почти не принимали.

Когда удавалось поймать лидера, он отсылал в «отдел» за казенной справкой. Беспартийные или эсерствующие делегаты, разочарованные и озлобленные, немедленно обращались в сторону большевиков. В Смольном они изливали им душу, а на фронте становились проводниками их влияния… Нашу редакцию (как, вероятно, и другие) люди из окопов в те времена буквально заваливали письмами. Это были замечательные человеческие документы. Изливая свои души до конца, солдаты показывали, во что превратила их нестерпимая страда войны. Только конец ее – больше ничего не нужно. Безразличны и партии, и политика, и революция. Поддержат всех, кто покажет хоть призрак мира…

В общем, тут не могло быть опасений. Если фронт не поддержит активно, то он не будет активно враждебен . Если не будет полезен, то не будет и вреден. Беспартийная и эсеровская масса будет легко ассимилирована большевистским меньшинством. И надо думать, что даже «сводные отряды» нелегко развернут свои операции против большевиков в такой атмосфере.

Кроме советских организаций в руках большевиков были и некоторые муниципалитеты . Думы Царицына, Костромы, Шуи – детища всеобщего голосования – были в распоряжении Ленина. Как-никак переворот при таких условиях решительно не напоминал ни военного заговора, ни бланкистского эксперимента.

Но активная решающая роль принадлежала Петербургу, а отчасти его окрестностям. Силы мобилизовались, и смотры устраивались больше всего здесь, на главной арене драмы.

В первых числах октября в Кронштадте состоялась Петербургская губернская конференция Советов. Она, конечно, оказалась большевистской. Участвовали главным образом гарнизоны уездных городов – Гатчины, Царского, Красного, Ораниенбаума. В случае чего – на них лежала задача дать отпор войскам, посылаемым с фронта для подавления восстания. Резолюции этого съезда были преисполнены самых ярких красок. Комплименты, которыми наделяет эта армия своего Верховного главнокомандующего, дышат полной независимостью духа и непосредственностью выражений.

Но вот ужас! К этим резолюциям немедленно и громогласно присоединился Петербургский губернский Совет крестьянских депутатов. Эта недавняя армия Авксентьева как ни в чем не бывало вдруг сделала налево кругом и перешла в «левые эсеры». Это было тогда в обычае и происходило по всей России. Авксентьевская армия таяла не по дням, а по часам, и распухали свыше меры Камков и Спиридонова.

В разгар предпарламентского турнира на тему об обороне в Смольном открылся Северный областной съезд Советов . Налицо было 150 делегатов от 23 пунктов Финляндии и Северной области. Съезд был созван с ведома ЦИК Финляндским областным комитетом. Соотношение фракций явствует из состава президиума: в него вошли два большевика, один эсер и один меньшевик. Но дело в том, что эсер был левый , так как почти вся фракция была левой. Председателем был знаменитый прапорщик Крыленко.

ЦИК, видя такую картину, вспомнил о своих правах: от его имени съезд был «опротестован» на том основании, что созывал его не ЦИК, а только один из комитетов области. Это было несколько поздно и шито белыми нитками. Собрание приняло резолюцию, в которой объявляет себя законным съездом, созванным с ведома ЦИК. Тогда меньшевики сейчас же проявили большевистскую тактику – бойкот: они не будут участвовать в работах и остаются только с информационной целью. Как угодно!.. Да, нелегко было привыкать всемогущей группе к большевистскому ярму.