Николай Суханов - Записки о революции

– Сначала Ленин не хотел войти в правительство. Я, говорит, буду работать в ЦК партии… Но мы говорим – нет. Мы на это не согласились. Заставили его самого отвечать в первую голову. А то быть только критиком всякому приятно… Что? Продовольственные склады? Склады охраняются с первого момента. В полной безопасности…

– Эх, не хочет с нами работать! Не хочет! – продолжал Луначарский по моему адресу. – А какой был бы министр иностранных дел! Идите к нам. Ведь нет другого выхода для честного революционера… Самокатчики? Да, их встречали, но сразу стало ясно, что тут никакой опасности нет… Будем работать! Я собирался в городской думе. Теперь придется расширить. Да, это мировые дела! Потомки потомков будут склоняться перед их величием…

Мы подошли к дому. Моя усталая голова отказывалась переварить неисчерпаемый материал минувших дней.

Второй советский съезд был самым коротким в нашей истории. Местным делегатам надо было спешить по домам – закладывать фундамент пролетарского государства. А центру было не до заседаний. Хлопоты, труды и трудности, несмотря на «легкую, бескровную и блестящую победу», являлись с каждым часом все в большем числе, как головы гидры.

Прежде всего, как обстоит дело в провинции? Как идет переворот на местах?.. Больших трудностей тут, вообще говоря, нельзя было предвидеть. На местах давным-давно не было иной власти, кроме Советов. Со времени корниловщины они, как мы знаем, стали довольно быстрым темпом оформлять свое положение. В огромном большинстве мест, где Советы были в руках большевиков, переворот надо было не сделать , а только провозгласить. Но и меньшевистско-эсеровские Советы, также обладавшие фактической властью, не могли послужить помехой к установлению нового строя: максимум, что они могли сделать, это принять неблагожелательную резолюцию. Но она не меняла дела. И вообще говоря, во всей провинции переворот должен был пройти совершенно легко и бескровно. Его проводником из столицы была большевистская партийная организация. Она имела время и возможность подготовить переворот – идейно и организационно. Сопротивление же было возможно чисто словесное — со стороны местных «общественных» сфер. Против них не требовалось военных действий, а только полицейское воздействие… Тыловые же гарнизоны, находившиеся в руках большевиков, были всегда настолько же готовы к полицейскому ущемлению буржуев, насколько не расположены к риску в бою.

Провинция, вообще говоря, не внушала особых опасений. Под вопросом стояли только отдельные пункты. И определенно не было надежды на южные, казачьи области. Но все же было необходимо иметь точные сведения о недрах России.

Важнее был фронт, из которого Керенский черпал сводные отряды для подавления «мятежа». Пока Керенский не ликвидирован, нельзя иметь спокойствия духа. Да и формально нельзя считать переворот завершенным, пока глава старого правительства не приведен к покорности, не сложил полномочий, не взят в плен. Пока это не достигнуто, ведь вся страна – формально – может делать выбор: кого считать законной властью, а кого мятежником… Надо было ликвидировать поход Керенского, и только тогда можно думать об очередных делах.

Но очередные дела не ждали. У нового правительства не было ни признака аппарата. Мы знаем, что старый аппарат, во-первых, считался негодным и подлежащим полному уничтожению, а во-вторых, он считал негодным новое правительство и отказывался с ним работать. Между тем аппарат был необходим не только для органической работы, с которой нельзя было ждать, но и для поддержания элементарного порядка.

Столица была взбудоражена до самого дна. Город был на военном положении. Целые дни туда и сюда зачем-то шныряли отряды солдат, матросов и красноармейцев. Но они вызвали не успокоение, а панику у обывателей. Все ждали ежечасно погромов и всяких насилий. Домовые комитеты созывали общие собрания жильцов; спешно устраивали вооруженную охрану, добывали оружие, распределяли дежурства… От кого? От уголовного элемента – в контакте с новой властью или от новой власти и от ее армии?..

В городе целый день кто-то почему-то постреливал.

К вечеру 27 октября собрался впервые новый ЦИК. Я там не был, а газетные отчеты о нем довольно скудны. Дело в том, что Смольный был поставлен на самое строгое военное положение. Это выразилось больше всего в том, что был введен самый строгий контроль всех входящих. А также были удалены журналисты, как элемент совершенно лишний и даже вредный. Кажется, впрочем, сотруднику «Новой жизни» было разрешено остаться – в виде особой милости… Все эти мероприятия проводил, насколько я знаю, новый управляющий делами правительства, все тот же доблестный Бонч-Бруевич.

По рассказам очевидцев, заседание ЦИК представляло собой картину полной неразберихи, как в первые дни революции. Разница была та, что теперь заседание отличалось большим многолюдством: зала прежнего бюро была наполнена новыми депутатами, смешанными с публикой. И кроме того, делегаты – серые, безымянные люди – не принимали в заседании никакого участия. Они были не более как статистами, свидетелями разговоров, происходящих между двумя-тремя лидерами фракций… Может быть, этот совершенно нечленораздельный состав ЦИК был создан нарочито: деловые и культурные элементы были до крайности нужны на местах, а «законодательствовать» посадили людей, ни на что не нужных. С этим единственным в своем роде составом ЦИК мы еще встретимся в дальнейшем.

Председателем был избран Каменев, а секретарем – вышеупомянутый Аванесов… Среди полнейшего хаоса были вынесены такие постановления. В срочном порядке созвать Всероссийский крестьянский съезд; при этом войти в контакт с левой частью старого крестьянского ЦИК. А затем было принято обращение к местным Советам, которое между прочим гласило: «Съезд 26 октября избрал новый полномочный руководящий орган; тем самым кончились полномочия прежнего ЦИК… так же, как и полномочия всех его комиссаров и представителей в армии и на местах; всякие организации и лица, прикрывающие себя именем ЦИК, но не уполномоченные вторым съездом, являются самозваными; обязанность каждого товарища – давать отпор таким попыткам…»