Жан-Поль Ру - Тамерлан

Тренировки были интенсивными; дисциплина поддерживалась строжайшая. Еще до боя каждый знал свое место и роль в предстоящем деле. Когда случалось непредвиденное, приказы военачальников исполнялись с безупречной быстротой. Сверх пехоты и конницы армия располагала «инженерным» корпусом и отрядом скалолазов (им же поручалось взбираться на стены). Она славилась быстротой передвижения, скорой разбивкой лагерей и снятия с них, возведением оборонительных сооружений (таких, как гуляй-города) и наступательных. Похоже, для постройки плотины, отгородившей Смирну от моря, Тимуровым воинам понадобилось всего четверо суток. То, как Великий эмир расположился в окружающих Самарканд степях, привело Клавихо в изумление: «Тамерланова орда быстро и четко установила более двадцати тысяч палаток, разместив их на манер городских домов, предусмотрев улицы, площади и базары». [241]

Несмотря на то, что семьям сопровождать воинов не позволялось (возможно, в некоторых случаях они это делали), за армией следовала целая толпа самого разного люда: менялы, ремесленники, торговцы и паломники. Надо было удовлетворять потребности солдат, покупать или обменивать то из добычи, что им мешало или их не интересовало. Перемещение и обеспечение значительной массы людей ставили серьезные проблемы, полностью решить которые удавалось не всегда. Порой лошади и вьючные животные оказывались менее выносливыми, чем люди. Предусмотрительности не хватало как ратникам, так и командирам; довольствие не расходовали, а транжирили; потому армии случалось ужасно голодать. Во время длительного перехода по кипчакским степям пища выдавалась редко, отчего моральный дух воинства упал так низко, что пришлось устроить большую охоту. В походе на Индию продуктов питания было недостаточно всегда, а в октябре закончилась крупа. Иногда приходилось есть собак. Оружие, вьючные животные и провизия отбирались в каждом населенном пункте. Страны, оказавшиеся театром военных действий, бывали практически обескровлены, ибо войско продовольствовалось тем, что находило на месте пребывания. Оно грабило селения, отнимало стада у кочевников. Когда оно ушло из Мазандерана, как записано в местных хрониках, не осталось «ни одного петуха, чтобы петь, ни одной курицы, чтобы нестись».

Назвать, не колеблясь, количество людей, поставленных Тамерланом под оружие, не может никто. Еще недавно его определяли как огромное. Говорили о семистах тысячах Джагатаидов, приведенных под стены Алеппо, тогда как Тимур упоминал только о сорока тысячах. Один из его биографов, Шандор, не моргнув глазом утверждает, что в Анатолии под началом Тимура было аж восемьсот тысяч солдат, в то время как другие считают доказанным, будто бы под Анкарой он командовал полумиллионным войском. Старинные документы придерживаются этой же точки зрения. Джустиниани, венецианский посол в Тимуровой ставке, насчитал их восемьсот тысяч; греческий аналитик Францес — восемьсот двадцать тысяч; хронист-иудей Рабби Иосиф — миллион: четыреста тысяч ратников конных и шестьсот тысяч пеших; немецкий рыцарь Шлитбергер, очевидец, — миллион четыреста тысяч. Единственный современный исследователь, изучивший ту грандиозную сшибку, свел численность Тамерлановых сил к «минимуму в сто сорок тысяч сабель»; однако эта цифра, предложенная, исходя из данных, полученных неким турецким специалистом, проявившим здоровую реакцию на явные преувеличения, я бы сказал, слишком мала. [242]

Средневековые хронисты, привыкшие к немногочисленным европейским армиям, видно, были так напуганы армиями азиатскими, что невольно ударились в гиперболизацию численности их живой силы. Нынешний же западный историк, столь же потрясенный этим контрастом, скорее, поступит наоборот и попытается ее преуменьшить. Кстати вспомним, что во время Столетней войны англичане высадили в Нормандии десять тысяч солдат (1414), что французы в 1415 году под Азенкуром собрали двенадцать тысяч рыцарей и что определяют как крупную военную акцию — развертывание Францией двадцатитысячного войска. Восточные армии, быть может, действительно казались более грандиозными, нежели были на самом деле, но они и вправду являлись более грандиозными, чем можно было подумать. Что касается прочих народов, то, как утверждается в западных источниках, на другой день после Никопольской битвы в Мезии у Баязида имелось от ста тысяч до пятисот тысяч воинов; а стопятьюдесятью годами ранее, при Чингисхане, для того чтобы остановить набег на Кипчакию, русские подняли восьмидесятитысячное войско; тогда же хорезмшах пришел в Газни с шестьюдесятью тысячами ратников.

Увы, все эти выкладки представляются мне весьма сомнительными. Они откровенно обнаруживают свою несостоятельность, например, когда приступаешь к изучению положения дел в армии Чингисхана, сведения о которой можно найти как в китайских, так и персидских источниках. Принято считать, будто бы монголы овладели Китаем, приведя туда от ста десяти до ста тридцати тысяч воинов, потом еще двести тысяч, а то и больше. Выдающийся русский историк Бартольд думает, что те же самые монголы использовали в Иране равноценную живую силу. Поскольку в тот период Китайская кампания была в самом разгаре, а названные два фронта были не единственными, Чингисхан, определенно, имел под своим началом не менее полумиллиона воинов. [243]

Теоретически Тимур такое количество войск иметь мог, но не имел. Так, в 1392 году он отправился в поход с десятью тьмами; вероятно, столько же у него имелось под Багдадом. Касательно Сирии он говорил сам, что в его двух основных армиях было по сорок тысяч ратников. В Индии он якобы располагал девяноста двумя тысячами всадников. После сражения за Анкару, как утверждает Иоанн Султанийский, на поле боя осталось лежать сорок тысяч трупов. Судя по ожесточенности битвы, такая цифра никак не отражает того, чем явилась сшибка миллиона человек. На Золотую Орду Тамерлан, вероятно, первый раз бросил тридцать пять тысяч воинов (чтобы сделать им смотр, требуется ни мало ни много два дня), потом триста тысяч. Завоевывать Китай он собирался с двадцатью тьмами, и, как говорят, столь крупных сил он создать так и не смог.

Выше мы сказали, что Тамерлан предпочитал захватывать города не разрушенными, и надо было доводить это до их сведения. Когда они соглашались платить дань, наступал черед выработки процедуры капитуляции, и тут начинала действовать служба пропаганды, оперируя вперемежку уведомлениями и угрозами. «Самые дерзкие переходы и жесточайшие осады перемежались, — пишет Жан Обен, — переговорами и торгами». Первые шаги делались дипломатами, однако чаще всего исход дела зависел от герольдов, монахов и сановников.