Елена Криштоф - Сто рассказов о Крыме

Если бы приехал человек, которого вы в молодости, кажется, любили, а потом двадцать с лишним лет не видели, если бы он приехал и сказал: "У меня командировка. Давай вместе съездим в Раздольненский район", что бы вы ответили ему?

Я ответила: «Давай», и мы поехали. Не вдвоем, а несколько человек нас было пишущих и довольных, что на какое-то время удалось оторваться от бумаги.

Ровно двадцать пять лет назад я стала учительницей Первомайской средней школы, а он, Виталий, приехал в соседний, такой же глухой Раздольненский район. Хотя нет, в Раздольном оказалось еще беднее, неприютнее: солончаковые земли, разор. Даже такого Дома культуры, как в Первомайском, не было, только саманные присевшие мазанки. И вот деталь — один квартирный телефон на весь район стоял тогда в Раздольном: у первого секретаря райкома.

Этот телефон почему-то вспомнился, когда наш «рафик» остановился против гостиницы с несколько игривым названием: "Брызги моря". Рядом красовался ресторан "Белый лебедь". Но нам и то и другое было ни к чему: нас пригласили в гости в Портовое.

Тут же перед "Белым лебедем", пока Леня, наш шофер, заливал радиатор, полюбопытствовали мы, а, сколько телефонов в Раздольном сейчас.

— За тысячу номеров перевалило, да еще у каждого хозяйства своя АТС, — ответил нам кудрявый и любезный представитель местного начальства слегка обиженно. Не этим, мол, надо мерять рост.

А чем?

А тем, что до войны, например, рекордным считался урожай в 13 центнеров зерновых с гектара, даже медалью за такое награждали. Сейчас получают по 25 и 36.

— Тридцать шесть — на поливных землях?

Нет, представьте себе, на богаре. А риса по 56. Район дает одну четвертую риса области, одну восьмую — Украины… Риса без канала, само собой, здесь не видели бы, а все остальное было бы как у людей. Культура земледелия далеко шагнула. Была когда-то мелкая вспашка, к примеру, на 19 сантиметров, а кто ее сегодня помнит?

Это говорилось уже, когда мы колесили по виноградникам совхоза «Чернышевский», куда нас повезли, чтоб показать эту самую культуру земледелия. Кроме того, директор совхоза хотел познакомить нас с бригадиром, давшим самые высокие показатели. Резкий левый поворот, еще левый поворот, еще, еще, и мы опять выскакиваем к шлагбауму возле проходной:

— Федченко не проезжал?

— Не проезжал, нет! — кричит в ответ сторожиха, привставая.

— А на чем он?

— На «жигуленке» своем.

— Резину, не знаешь, не менял?

Получив отрицательный ответ насчет резины, директор смотрит на дорогу, на пыль, низко свесившись из дверцы «рафика» и, наконец, решает:

— Будем по следу искать!

Мы ищем Федченко по следу стертых шин, потешаясь над тем, что в степи, ровной, как стол, потеряли человека на машине.

Она-то ровна-ровна, эта степь, но вся в зарослях виноградника, выше человеческого роста… Черные гроздья тербаша вкусны, а для меня в них еще особая сладость.

Двадцать пять лет назад мы шли по этой степи, и она была гола, в бурой траве, в кустах курая, который срывались под осенним ветром и убегали, как живые кто знает куда, к морю, наверное. К тому самому Портовому, где мы еще будем в гостях. Степь была гола, а мы молоды, и так хотелось счастья…

Двадцать пять лет назад меня не было в этой степи, была худая, голенастая девчонка, твердо знавшая, что если она чего-нибудь не скажет своим ученикам, то никто им уже этого не скажет ни о Пушкине, ни о Фадееве, ни о ком-нибудь другом.

— Ах, черт! — кричит наш Леня, тормозя. — Проскочил!

— Вон люди работают, спросим.

— Не видели Федченко?

— Тут был, насчет Остапенко говорил: у нее с гектара по 320 вышло.

— Опять наш рекорд! — крутит головой местное начальство. — Третий год подряд такие цифры. Может быть, на этот раз сразу в области поверят. А то толкаешься по кабинетам с бумажками на награждения, видишь, людям неудобно прямо тебе в глаза сказать, что липу привез…

— А план по району, между прочим, 70 центнеров с гектара, — скромненько добавляет директор, просто справку дает, упаси бог, не торопится, не подталкивает нас к величию момента.

Федченко Иван Алексеевич оказался длинным, носатым парнем. Очень подходило к нему это определение — парень , хотя был он совсем не молод, взрослые дети, солидное положение, награды, то-се…

История его складывалась обычно: приехал мальчишкой с Кубани в тот самый момент, когда дядья его, приехавшие раньше, окончательно выяснили: Крым — не тот, в этом Крыму ничего расти не может: соль, ветры.

Дядья уехали, он, сирота, остался.

— Вы пастухом не работали? — слышу я вдруг осевший голос Виталия.

— А как же? Было.

— В самодеятельности участвовали? Теркина ставили…

— Было. И сейчас участвую.

— Я вас сразу узнал… Я в пятидесятые тоже тут начинал. И она вас видела, он ведет рукою в мою сторону, — вот на этом месте вы скот пасли.

— А я не помню.

— Как же не помнишь? Лебедей мы тогда вспугнули в заливе… И как они кричали, не помнишь?

Ничего я не помню. Да и кому интересно: помнишь, не помнишь? Это уже не в той, в другой жизни: наши журналистские блокнотики на коленях и сдержанно-торопливый, проглатывающий улыбку голос директора: в 1970 году серебряная медаль выставки за виноград! В 1971 году — золотая! В 1972 году — орден Трудового Красного Знамени получил, да и не один он, так говорю, Иван Алексеевич?

…А вечером мы сидим за столом в Портовом, и Виталий перебирает: Печенкины никуда не уехали, здесь живут? А Домбровские? Коваль? Он тянется через стол к улыбчивому человеку в рубашке защитного цвета:

— Так мне ваше лицо знакомо…

Лица плывут, слегка подернутые голубым туманом воспоминаний, кажутся почти родными. Сухое вино из того самого тербаша готовно качается в стаканах, отражая свет разлапистой люстры…

— Так знакомо… А ты не помнишь?

Я не помню такого лица, я смотрю на запястье, там, ниже ремешка часов, другой ремешок — голубая вытатуированная полоска и к ней циферблат даже со стрелками.

— Скажите, не Чечин ваша фамилия? У меня ученик был…

Но его фамилия не Чечин.

— И рядовые рисоводы есть у нас с высшим образованием, — говорит между тем мой сосед. — Короленко Александр, например.

Голоса толкутся над богато заставленным столом. Единственные, ни с чем не сравнимые в моей жизни голоса людей, которые сделали свое дело и которым хочется похвастаться и трудностями и успехами… А хвастаться они умеют в основном показателями.

— Да что ты — тонны, тонны! Ты вспомни: пятнадцать лет назад один автобус до райцентра добирался, и то по погоде. А сейчас Раздольное принимает 6 самолетных рейсов в день, 25 автобусных. Разница?

— Разница. Так и кругом нас жизнь не стоит, может, годи хвастаться?