Михаил Петров - Адмирал Ушаков (Боярин Российского флота)

— В прошлый раз вы напрасно покинули монастырь, даже не вступив в его стены и не повидавшись со мной. Понимаю: вам не понравились наши проводы посетившего обитель помещика Титова. Напрасно. В нашем поведении не было ничего противного христианским убеждениям. Вы надеялись, очевидно, что я объявлю войну этому человеку, восстану против его пороков. Но, дорогой Федор Федорович, это невозможно. Не только потому, что такой поступок противоречил бы духу Евангелия. Буду с вами откровенным. Поругавшись с Титовым, я рисковал бы потерять часть своих прихожан. К сожалению, благополучие нашей обители не может не зависеть от помещиков округи и их крестьян.

— Зачем мне это говорите? Я не имею желания спорить и тем более поучать вас. Живите и несите службу свою, как вам дозволяет совесть.

Федор тихонечко, чтобы не скрипела лестница, стал спускаться вниз. "Ишь как получается! — думал он. — Оказывается, сыр-бор между ними из-за аксельского помещика!"

Игумен вышел от адмирала через четверть часа. Лицо его было взволнованно. Он ничего не сказал Федору, сел в поджидавшую его коляску и уехал.

Вот что произошло между игуменом и адмиралом. Федор рассуждал так: ежели причина мрачности хозяина только в том, что он поссорился со своим приятелем игуменом, то это не страшно. Помирятся, и опять пойдет все, как раньше шло. Но ведь причины могли быть другие!..

На всякий случай Федор усилил наблюдение за адмиралом. Когда барин уходил из дома, Федор потихоньку посылал за ним следом конюха Митрофана с наказом, чтобы тот, оставаясь незамеченным, не спускал с него глаз и был всегда начеку. Вечером, после возвращения барина домой, Федор требовал от Митрофана отчета.

— Ну что, где он был сегодня?

— На берег ходил.

— Ну и что?

— А ничего.

— Спрашиваю, что делал он там?

— А ничего… Смотрел.

— Куда смотрел?

— На Мокшу смотрел.

— Экий ты, Митрофан, непутевый! Не мог же он целый день на одну воду смотреть. Лицо у него какое было?

— Откуда мне знать? Я же в кустах сидел: сам говорил, чтобы не смел показываться. Лица его не видел.

В октябре перед покровом неожиданно выпал снег, но скоро растаял. На пойме и в лесу стало сыро, и Ушаков прекратил свои прогулки. Теперь он все время сидел дома, лишь иногда заглядывал в сараи, где бабы рубили капусту, перебирали и спускали в погреб картофель. Придет, посмотрит и уйдет. Один раз заходил на гумно, где мужики провеивали мякину. И опять ни одного слова не промолвил. Посмотрел и сразу ушел.

В последние дни Федор извелся весь. Хотя после отпуска крестьян на вольное хлебопашество барское хозяйство резко убавилось, но ведь и за ним нужен был глаз. Раньше сам в дела вмешивался, распоряжения нужные давал. А теперь все на одного Федора взвалилось. А ведь он, Федор, тоже не молод… Тяжело ему с делами справляться. Ладно бы одним хозяйством управлять, а то ведь и за домом смотреть надо, за барином уход блюсти… Беда!

В Михайлов день в Алексеевку снова пожаловал отец Филарет. Несколько недель не показывался и вот нагрянул неожиданно. На тройке с колокольцами.

— Как адмирал, здоров ли?

— Слава Богу, ничего, — отвечал Федор с поклоном.

— Ступай, доложи обо мне.

Федор побежал наверх. Дверь в барский кабинет оказалась незапертой.

— Прости, батюшка, что без стука. Отец Филарет приехал, тебя дожидается.

Ушаков за письменным столом читал какие-то бумаги. Услышав голос Федора, поднял голову и с выражением недоумения уставился на него.

— Говорю, отец Филарет приехал, — повторил Федор. — Внизу дожидается.

— Что ему нужно? — заговорил наконец Ушаков голосом, в котором чувствовалась неприязнь.

— Не знаю, батюшка. В гости, наверное, — даже опешил от холодности адмирала Федор. Раньше, бывало, при известии о приезде игумена загорался от радости, а тут хоть бы мускул на лице дрогнул, хоть бы искорка в глазах мелькнула.

Ушаков некоторое время в раздумье постучал пальцами по столу, потом сказал:

— Принять не могу.

— Сказать, что болен?

— Я здоров. Зачем лгать? Скажи, что не приму, и все. А почему — он и сам догадается. Ступай.

Федор затоптался на месте, словно не веря ушам своим. Не ожидал он услышать такое от адмирала.

— Ступай! — повторил Ушаков уже более повелительным тоном.

Федор пошел к гостю. Игумен оставался у экипажа, готовый ехать, словно заранее знал, что ему будет отказано. Выслушав сбивчивое сообщение камердинера, он перекрестился и со словами "Ох, грехи наши тяжкие!" полез в коляску.

— Постой, — остановил он кучера, уже взявшегося за кнут, и попросил Федора подойти поближе. — Видишь яблоки? — показал он на корзину, стоявшую у ног. — Это я вам привез, возьми.

Смотреть, как уезжает игумен, выскочили все дворовые. Говорили между собой:

— Барин-то наш не принял игумена.

— Поссорились, видно.

— А чего им ссориться? Аль не поделили чего? Нету причин.

— Знать, есть причина, коль поссорились.

Федор слушал мужицкие толки и соображал. Только теперь утвердился он окончательно в предположении своем, откуда на барина «порча» пошла. Распалась у барина дружба с игуменом, оттого и мрачен, нелюдим, оттого и разные думы его одолевают. А дружба распалась, наверное, из-за аксельского помещика. Обиделся барин… Только, наверное, зря он на игумена обиделся. На помещика обижаться надо. Не игумен виноват, что тот Бога забыл и над крестьянами своими измывается. "Надо с батюшкой поговорить, — думал Федор. — Нельзя же так, нельзя ссориться с людьми, которые Богу служат. А игумен человек хороший, среди священников справедливее его нет, о том вся округа знает".

Постояв в раздумье, Федор приказал одному из работников отнести корзину с яблоками на кухню, сам пошел к барину наверх. Надо же наконец с ним объясниться!

Ушаков все так же сидел за столом, занимаясь бумагами.

— Чего тебе? — хмуро взглянул он на камер динера.

— Доложить пришел: отец Филарет уехал. Яблоки оставил.

— А это еще зачем?

— Гостинец. Ты не будешь — дворовые съедят. — Федор помолчал немного и продолжал: — Разговоры разные ходят… будто ты, батюшка, с игуменом поссорился.

— А если и поссорился, чего тут страшного?

— Да как же так, батюшка? — всплеснул руками Федор. — Разве можно с церковью не ладить? На причастие к исправнику не пойдешь.

Ушаков потупил глаза, по привычке забарабанив пальцами по столу. Федор продолжал:

— Ежели ты, батюшка, обиделся на настоятеля за то, что вместе с тобой за аксельских мужиков не заступился, так это ты зря. Зря, батюшка! Что с ним, с этим окаянным Титовым, сделаешь, когда доброго слова не понимает? Разве игумену с таким человеком сладить? Сам к нему ездил — знаешь, как с ним разговаривать.

— Довольно, — прервал его Ушаков, но Федора это не остановило.