Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах.

Даже как-то странно: ведь боевой опыт у генерала, дважды Героя Советского Союза, огромный. Он воевал в Испании, участвовал в финской войне. Но не менее странно и то, что всю Отечественную Павел Иванович прошел командующим одной и той же армией и ни разу не был повышен в должности. Это что-то значит? Да и армия не стала ни гвардейской, ни ударной…

А вот цитата из книги самого генерала Батова ("В боях и походах". С. 453–454) о событиях на Наревском плацдарме:

4 октября… враг внезапно перешел в наступление… Почему немцам удалась внезапность? Танковая группировка врага в составе трех дивизий нанесла удар из глубины… Налицо был просчет нашей разведки. Немецкие танки широким фронтом вышли на наши заминированные участки. Но… ни один не подорвался. Оказывается, саперы противника обезвредили мины. И этого разведка не обнаружила… (выделено мною. — А. П.).

Это в который раз на те же самые грабли? Сколько же людей погибло из-за просчетов разведки, кто это подсчитывал?!

Ну, а слова, приведенные выше в цитате из книги Батова о том, что немцы сумели обезвредить мины, заставляют меня задуматься еще раз: почему же саперы армии Батова не сумели обезвредить мины на участке нашего наступления? И не противотанковые, а противопехотные? Или эту идею подсказал впервые оказавшийся вблизи боевой обстановки наш новый комбат Батурин?

А может быть, гибель какой-то сотни штрафников — мелочь по сравнению с жертвами плохой разведки 65-й Армии?

Мне снова захотелось обратиться к воспоминаниям Александра Васильевича Горбатова, где он рассказывает, как в операции «Багратион» в ночь перед наступлением "под шум и грохот бомбежки наши труженики — саперы проделали сотни проходов в минных полях и проволочных заграждениях для пехоты… работая в непосредственной близости от противника, зачастую под пулеметным и оружейным огнем".

Ну, а если в нашем случае мины были действительно неизвлекаемыми, то почему бы не пустить на них прямо во время артподготовки танки-тральщики, которые за считанные минуты справились бы с этими проходами?

Как показалось тогда мне, офицеру всего-навсего ротного масштаба, и как кажется теперь, спустя много лет, такое простое решение могло бы прийти в голову и комбату, и тем более командарму. Но почему-то не пришло…

Наверное, заслуженно ни Батурин, ни Батов не удостоились того, чтобы штрафники между особой называли их «батя», как Осипова, хотя фамилии обоих начинались со слога «бат», созвучного с этим теплым словом «батя».

Вот еще один документ. У меня в руках большая статья известного журналиста Эдуарда Поляновского "Солдат Победы Жуков", опубликованная накануне 50-летия Победы 11 апреля 1995 года в «Известиях». Речь в ней идет не об известном всему миру маршале, а о безвестном солдате с такой же фамилией. Упоминается в этой статье и имя Павла Ивановича Батова. И вот в связи с чем.

В 1946 году некто полковник Житник, начальник штаба соединения, входящего в подчинение П. И. Батова, с которым Житник был давно знаком лично, составляет "оправдательные документы" на вывоз из Германии непомерно большого количества личных вещей и заверяет их печатью и подписью "Генерал-майор Житник", т. е. своей фамилией, но с липовым званием. Мнимого генерала пограничники разоблачают, и дело передают в прокуратуру. Запахло трибуналом.

Спасает жулика Батов. Вот его резолюция: "Полковника Житника оставить в кадрах Красной Армии. Направить в Академию им. Ворошилова в первую очередь". Ничего себе! Вместо трибунала — в самую престижную академию! Такую бы заботу во спасение штрафников — офицеров и своих солдат в бою! Сколько бы жизней было спасено тогда!

Этому протеже Батова в декабре 1952 г. Командующий Белорусским военным округом Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко дает убийственную характеристику: "Ведет себя, как опереточный артист. Очень легкомысленный и высокомерный. Наглый врун. Доверять важные дела нельзя. Должности не соответствует".

Полковника Житника увольняют в запас за дискредитацию звания офицера. Тогда генерал Батов уже отошел от руководящих постов в Вооруженных Силах и не в силах был противостоять маршалу Тимошенко. Павел Иванович к этому времени возглавлял Советский Комитет ветеранов войны. И не один раз в скандальных ситуациях прибегал к помощи безотказного генерала офицер запаса Житник, пишет далее Поляновский.

Ну почему высокопоставленный генерал так благоволит к этому недостойному офицеру? Почему проходимцы (так характеризует Житника автор статьи) находят поддержку у некоторых высоких начальников? Какие качества их сближают?..

Вот такие факты тревожили и тревожат до сих пор не только, думаю, меня. Но все это стало мне известно значительно позднее тех тяжелых дней и ночей на Наревском плацдарме.

А тогда было не до оценки действий старших начальников. Во время войны ни солдат, ни офицер не имеют права на сомнения в действиях начальников, на своего рода оппозицию. Любая оппозиция в это время может расцениваться как преступление, как измена. Примеры такой оценки действий своих прежних начальников некоторыми штрафниками были и в нашем батальоне. И оправдания таким фактам не было тогда никакого. Вот и держал поэтому я подобные мысли свои при себе. Поэтому и посоветовал Феде Усманову не распространяться о тех стихах, которые сочинил о Батурине и Батове кто-то из штрафников и не искать их автора.

В те тревожные дни октября 1944 г. нужно было сосредоточить внимание прежде всего на переустройстве немецких окопов, приспособив их для надежной обороны в противоположном направлении, то есть против немцев. А это и перенос брустверов, и переделка пулеметных гнезд, ниш для гранат и боеприпасов, и создание новых ходов сообщения, и многое другое. В общем, работы — непочатый край.

Вскоре к нам протянули телефонную связь. Это снова позаботился старший лейтенант Валерий Семыкин, добровольно опять оставшийся с нами в окопах. Ведь по своей должности он мог бы находиться в штабе бо@льшую часть времени, а он рвался к нам в окопы!

Остановлюсь еще на одной подробности. В каждом ходе сообщений метрах в 20–30 от основного окопа отрывали простейшие, не очень глубокие ямы (хотя бы по одной на отделение) для отправления естественных надобностей. По мере их заполнения они засыпались землей и вместо них отрывались новые.

Уже близился конец октября, ночи стали холодными, даже иногда морозными, по утрам долго держался на уже высохшей траве и грунте серебристый иней. На нашем участке оказалась простенькая, неглубокая земляночка с легким перекрытием. Ее обнаружил мой ординарец, и я разместился в ней с ним и своим ротным писарем. Кстати, это был не штрафник, а положенный по штату солдат по фамилии Мамкин, обладавший каллиграфическим почерком и умением спонтанно сочинять или презабавные, или страшные истории. В атаки он не ходил, оставался с ротными документами. Потом и одного своего бывшего замкомвзвода, с которым особенно сдружился, перетащил сюда. Как говорят, "в тесноте, да не в обиде". Моему заму Жоре Сергееву бойцы отрыли другое укрытие, так как ротный командир и его заместитель должны были размещаться поодаль, чтобы не погибнуть одновременно.