Виктор Кудинов - Дочь Птолемея

— Ей не надо об этом говорить, Селевк.

— Не моя воля, а то бы я спустил с неё шкуру, — сказал грозный управляющий и толкнул рабыню по направлению к сидевшей Клеопатре с такой силой, что та упала на каменные плиты и распростерлась в рыдании.

Не глядя на девушку, будто её и не было подле ног, Клеопатра спросила Селевка:

— Они покалечили себя?

— Да, госпожа моя. У одного разбита голова. А у Марка, каменщика, сломана рука. Теперь он не может работать. Я приказал их обоих высечь. А надо бы беспощадно сечь вот этих, — указал Селевк на лежавшую ничком Хлою.

— У тебя ещё будет время для этого. А теперь иди!

Селевк почтительно поклонился, прижимая руку к груди, повернулся и, невозмутимый, с достоинством, вышел.

В наступившей тишине прошаркали подошвы его сандалий. Он исчез за колоннами.

Высоко держа голову, смотря только перед собой и не видя ползавшую у её ног рабыню, Клеопатра произнесла строгим голосом:

— Почему же ты, милочка, меня обманула?

— Я… я… — залепетала девушка.

Клеопатра медленно приподнялась с ложа, не спеша приблизилась к рабыне.

— Боялась? Чего же ты боялась, душа моя? Что тебя мучило? проговорила она с ледяным спокойствием. — Ну-ка поднимись, поднимись!

Всхлипывая и размазывая слезы кулачками по грязным щекам, девушка поднялась на ноги, смотря на царицу, как затравленный зверек. Не дождавшись ответа, Клеопатра хлестанула её по лицу ладонью и закричала, топнув ногой:

— Отвечай, мерзавка! Почему ты меня обманула?

Девушка рухнула на колени и несколько раз, плача, поцеловала её туфлю. Потом запрокинула несчастное, мокрое от слез лицо и промолвила:

— Прости, госпожа царица. Я думала…

Клеопатра в упор уставилась в её большие, полные слез, молящие глаза.

— Я не хочу слышать, о чем ты думала. Я хочу знать, почему ты меня обманула?

— Я виновата… Я сделаю все, что тебе угодно, госпожа моя. Только не отсылай меня к Селевку.

"Он и впрямь засечет ее", — подумала Клеопатра, распрямляясь и переводя свой взгляд на сбившихся в кучку перепуганных, онемевших рабынь.

— Я предупреждала или нет, чтобы вы не путались с рабами? Я говорила вам, что это не следует делать? Да или нет? — Девушки молча взирали на нее. — Так вот! Повторяю ещё раз: вы предназначены для других. И чтобы я вам больше не напоминала. А ты, — произнесла она, взглянув на виновницу, исчезни!

Девушка с рыданиями бросилась бежать прочь.

— Подожди! — остановила её царица. — К Селевку не ходи. Отправляйся к Демару. Отныне ты будешь работать в поле.

Клеопатра повернулась ко всем спиной и стала спускаться по лестнице в сад. Ей захотелось побыть одной. "Опять разволновалась, — сожалела она, хотя, в сущновти, какой пустяк — переспать с кем-нибудь на соломе. Два дурака подрались из-за одной смазливой мордашки. В чем, собственно, она виновата? И я тоже хороша! Больше спокойствия, как скажет мой добрый Олимпий".

Она остановилась на первой площадке лестницы и, закрыв глаза, посчитала до семи. Затем, приподняв веки, поглядела вдаль, на самую границу города, где в путанице каналов поблескивала нильская вода.

"Моя Александрия!" — прошептала она и, как больной, принимая лекарство, излечивается, так и Клеопатра, впитывая в себя глазами привычные очертания города, получала душевное облегчение.

Ярко освещенная опускающимся к морю солнцем Александрия будто бы замерла: тишина, которая царила здесь, во дворце и саду, создавала впечатление сплошного затишья. Однако она знала, что там, в городе, особенно на рынке и в порту, — шумно и людно.

Город был большой, разноплеменный. И кого только не почитали в нем: Анубиса с собачьей головой; Исиду и Осириса, брата и сестру, которые жили друг с другом, подобно мужу и жене; Молоха, пожирающего детей; Иегову, Иштарту, Януса, Юпитера, Венеру, Атанакс, ради которого девушки и молодые женщины отдавались чужестранцам в тени оград; Танит, любящую блестящие дары; Кибелу, Великую Ма, которая обитала на снежных вершинах фрикийских гор и ездила в колеснице, запряженной львами и леопардами; Аттиса, её любовника, что в безумии оскопил себя, лишил себя той гордости, которой дорожит каждый мужчина, и умер, оплакиваемый обитателями рощ. И многим другим богам, покровительствующим блуду, кровосмесительству, пьянству, воровству.

Клеопатра сошла на последнюю ступеньку, бросила взгляд на погружающийся в морскую пучину яркий диск Гелиоса, зажмурилась и невольно чихнула, один раз, другой, третий…

— Будь здорова, царица! — послышался чей-то глуховатый голос.

Она отняла руку от лица и огляделась — никого. Однако Клеопатра не могла ослышаться: говорил мужчина и совсем близко от нее.

— Где ты?

— Тут, — ответил голос сбоку.

Царица повернулась и увидела невысокого мужчину, одетого в опрятный белый хитон с вышивкой по вороту. То был Дидим.

— Как я могла забыть, что так появиться может только один… один во всей Александрии… один во всем Египте!

Дидим почтительно склонился, разведя руки в стороны, улыбающийся, спокойный, неотвратимый, как сама судьба.

— Что же получается? Ни Ирада, ни Хармион, ни Сотис не смогли тебя остановить? И моя бдительная стража пропустила тебя? Ты обошел даже самого Селевка? Ты миновал все заграждения, пробрался ко мне, как вор… вестник чего? Добра, несчастья?

— Моя нежная, милая царица, не вини никого! Твоя стража по-прежнему бдительна, а Сотис и Селевк неподкупны, как моя совесть. Что касается моего появления здесь, то это всего-навсего магия. Искусство халдеев, которым я владею. Но тут я отнюдь не затем, чтобы причинить дочери Птолемея Диониса неприятности. Разве в войне с коварными александрийцами семь лет назад я не доказал свою преданность? Клянусь моим потерянным пальцем, — сказал он, поднимая левую руку без мизинца. — Я пришел, чтобы отвести от тебя печаль.

— Ага! — сказала она, указав на него рукой. — Теперь я знаю, кто прислал мне розы в чудесных амфорах. Не отпирайся, Дидим! — Она пригрозила пальцем. — Но откуда, друг халдеев, откуда тебе известно, что меня терзает душевная мука? Будешь говорить о волшебном камне? О духах? О тени Гермеса?

— О нет, госпожа моя, я оставлю в покое божественные имена. К чему лукавить? Но я — знаю все!

— О Дидим! Ты необыкновенен, друг мой! Ты всегда появляешься, когда я нуждаюсь в преданных и верных друзьях. Вероятно, это неспроста.

И она направилась по аллейке в глубь сада, увлекая его за собой. И пока они шли до беседки, Дидим бормотал:

— Не говори мне ничего, не произноси ни слова. Ибо все, что в тебе, я читаю на лице твоем. Ты мечешься, желаешь и знаешь, как поступить. Теперь, как и прежде, тебе угрожает опасность. Как её отвести, знает лишь один создатель. Но он молчит, видит, предугадывает и ждет, как ты поступишь. Ибо только тебе самой дано право выбора. Пойдешь одной дорогой — путь твой потянется дальше, свернешь на другую — внезапно оборвется. Утешает только одно: у нас, смертных, все равно путь короток и рано или поздно приведет к концу, с той только разницей, что мы сгинем навсегда, а о тебе, царица, память сохранится в веках. Верь мне, преданному другу твоему. Не оборачивайся, царица. Не гляди назад, что было — не вернется, что впереди не ясно. Но и не терзай себя напрасными раздумьями. Подчинись необходимости и не противься своему желанию. — Дидим помолчал немного и таинственным голосом произнес: — Он уже обозначился. Он уже рядом. Он стремится к тебе.