Лев Колодный - Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели

— В Японию поехал с Иннесой. Никогда она не выглядела такой счастливой, как тогда. Впервые мы могли днями проводить время вдвоем, гулять по улицам, ходить по магазинам, как все нормальные люди.

Тогда Зураб для души выполнил горельеф "Мужчина и женщина". И подарил его известной танцевальной труппе «Токио-балет». С тех пор этот образ стал символом труппы, гастролирующей по всему миру.

Нашлась в Японии еще одна работа — в советском консульстве в Осаке. Там сделал металлический рельеф «Кремль» и декоративные композиции "Русская зима" и "Русская весна". Не в металле, резьбе по дереву.

Спустя пять лет после Адлера пути Церетели и Полянского снова сошлись. Теперь — в столице Южного берега Крыма, райском уголке земли. Здесь управление делами ЦК партии задумало построить большую гостиницу «Ялта». Полянскому, как всем советским архитекторам, его сверстникам, пришлось жить в эпоху господства железобетона. Не зодчий правил бал, как водилось испокон века, а конструктор, строитель. Даже такие всесильные заказчики, как управление делами ЦК, не могли себе позволить строить в кирпиче или в монолитном железобетоне. Считалось — дорого! Эти пластичные материалы вернули архитектуре после падения советской власти.

А тогда на скалистом крутом берегу торцом к морю поднялся еще один торчок, многоэтажный высотный корпус прямоугольной формы. Что мог позволить Полянский, так это пригласить художника, чтобы смягчить жесткость геометрии, украсить придуманную конструктивистами "машину для жилья", в данном случае — для отдыха на море. Церетели над плоской крышей гостиницы поднял эмблему Ялты. И на суше, и на море хорошо виден издалека силуэт античного корабля, устремленного за Золотым руном. Легенды Крыма подсказали образы горельефа фасада. Крылатые люди, святые с иконами, древние храмы, рыбы и морские звезды — все это заполняет пространство монументальной картины из меди. Этот горельеф служит, по выражению Олега Швидковского, "пластическим акцентом на фоне геометрических строгих линий здания, обозначает его центр и главный входной узел", проще говоря, парадный вход.

В парке гостиницы Зураб установил фонтан на излюбленную тему "Солнце и рыбы". А на верхней террасе, на крупной морской гальке водрузил декоративные вазы, пифосы и беломраморный женский торс, образы, навеянные античным искусством, некогда властвовавшим в Крыму. (Торс — от итальянского слова тогsо, скульптурное изображение человеческого туловища.) Так Церетели стал автором части фигуры человека. Пока — одного торса. Шаг за шагом он приближается к тому, чтобы полномасштабно выразить себя в скульптуре. Той скульптуре, что устанавливается не на малодоступной террасе для избранных, а на главных улицах и площадях лучших городов мира.

Такая возможность представилась ему далеко от Крыма спустя год. Гостиница «Ялта» датируется 1978 годом. Тогда они с Полянским снова разошлись, как в море корабли. Один занялся надоевшими курортами. Другой отправился искать счастья в Америку. И нашел его там…

…В то самое время, когда Церетели занимала гостиница «Ялта», его попросили украсить подземные винные подвалы. Об этой работе он забыл, ни в одном альбоме нет иллюстраций интерьера дегустационного зала. В нем в столице Молдавии принимают высоких гостей. Неожиданно для самого автора встреча с забытым панно из меди произошла в конце июля 2001 года. Тогда в Кишинев пригласили мэра Москвы Юрия Лужкова и сопровождавших его лиц. Там президент Молдавии принимал их в том самом зале, где художник работал четверть века назад. Об этом он, подняв бокал, сказал сидевшим за столом хозяевам, помнившим только, что установил под сводами подсвечники и выполнил горельефы "какой-то грузин", чью фамилию забыли.

— На какую тему было то панно, — спросил я. И получил ответ:

— Бахуса!

Зураб, как всякий законопослушный советский человек, не домогался заказов у иностранцев. Он не ездил в далекие страны, как турист, с тридцатью долларами в кармане на мелкие расходы. Любой художник в стране подпадал под законы и правила выезда из СССР, неукоснительно соблюдаемые властью. Каждый выезд за границу, будь то туристом, будь то на похороны родственника, будь то в служебную командировку — решался не по месту жительства, не на Смоленской площади в МИДе, а на Старой площади в ЦК, на Лубянке в КГБ. Любая личная инициатива выйти на контакт с зарубежным заказчиком — пресекалась, осуждалась, как попытка установить не санкционированную связь с иностранцами, пахнущую шпионажем.

А хотелось пожить в Париже, побывать в Америке, посмотреть на небоскребы и статую Свободы. Там, в США, советские дипломаты теснились в старом помещении посольства и давно просили Москву построить комплекс зданий, где можно было бы с комфортом служить и жить, устраивать приемы. Проект нового большого посольства СССР в Вашингтоне поручили Михаилу Посохину. И, не дожидаясь нового здания, решили привести в порядок старое, которым располагали. Тогда и понадобилась рука Церетели.

О том, как возникали заказы иностранцев, есть такая история, рассказанная по телефону читателям московской газеты:

— Можно полюбопытствовать? Иностранцы Вас находят или Вы сами стараетесь воплотить то, что вам интересно?

— Я вам отвечу на этот вопрос на примере моих первых американских памятников. Это была целая история. Я считался, по словам Громыко, "главным художником Министерства иностранных дел". Отправили меня в Вашингтон и Нью-Йорк в наши представительства, которые находились в ужасном состоянии. Там даже не было нормальных туалетов. А дипломаты удумали проводить большое совещание. И я должен был, в связи с этим, навести порядок.

Как раз в то время про меня вышла маленькая книжка, к которой прилагались большие репродукции моих мозаик и витражей, сделанных в Пицунде, Тбилиси, Ульяновске и Адлере. Печатались эти репродукции в Югославии тиражом 15 тысяч экземпляров. (Речь идет о листах и монографии Юрия Нехорошева, помянутой выше. — Л. К.)

Часть тиража ушла за границу, попала в Америку. Там их увидели студенты и преподаватели колледжа изящных искусств университета штата Нью-Йорк, в городе Брокпорте. Они посмотрели мои репродукции и жутко мною заинтересовались. Художники обклеили моими репродукциями классы и попросили администрацию университета пригласить меня в качестве профессора прочесть курс лекций.

Американцы по дипломатическим каналам послали запрос в МИД Советского Союза. Они решили, что если КГБ отпустит меня, то это произойдет как минимум на следующий учебный год.

А я в это время находился в Нью-Йорке, общался с дипломатами. От них узнал о приглашении. Не дожидаясь ответа из Москвы, нашел переводчика и с ним явился в университет. Пришел через три дня после отправленного из Брокпорта запроса.