Дмитрий Фурманов - Мятеж

Никакого, товарищ репортер! Решительно никакого влияния на население и красноармейцев конференция эта не имела.

Даже наоборот: они на нее оказали маленькое "влияние", вид давления: насильственно придушили.

Открылась конференция 10-го. Счастье председательствовать в этом омуте досталось мне. Первый и второй вопросы интересовали аудиторию мало, - совершенно было очевидно, что вся она пригвождена иными вопросами, иными думами, и нет ей теперь никакого дела ни до Польши, ни до Врангеля, ни до "индустриализации" - тут есть дела и интересы поближе, похлеще, породнее: свои, семиреченские!

По национальному вопросу шебуршили много, а больше всего опять-таки знакомое:

- Зачем киргиз вооружать? Зачем бригаду создавать киргизскую?

С большим трудом удавалось выдерживать вопрос в плоскости принципиального обсуждения, - то и дело выковыривали из него что-нибудь свое, разлюбезное и начинали крыть почем зря.

К четвертому вопросу, под напором общих требований, пришлось делать в повестке дня прибавление: "в частности, военные специалисты".

А вышло так, что одну эту "частность" и прищучивали. Жарко на ней посеклись.

В пятый вопрос добавка вставлена опять-таки под напором. Кричали:

- Какие тут у нас кулаки? Все говорят: "кулаки, кулаки". На всю область один середняк стоит, - вали, записывай на повестку: "о среднем, мол, крестьянстве".

Записали. На этом вопросе горячий скандал был в том месте, где заговорили о продразверстке. Что тут было - только ахнуть!

После митинга в Джаркентском батальоне я поехал открывать вечернее заседание конференции. Открылось в шесть, кончили в половине одиннадцатого. Назавтра ждали мы главного боя: будут обсуждаться наказы, которые получили делегаты от своих выборщиков. Частично нам известны уже были эти наказы - ужас белый: всех долой и разоружить, никаких больше не надо "насилий Советской власти", оставить в силе вооруженного до зубов одного лишь тугого, крепкого мужичка - он и будет хозяином области.

На этих наказах, кто знает, как разгорелись бы страсти. Но не суждено было им огласиться, не суждено было конференции проскочить до резолюции: ночью грохнуло восстание.

После заседания конференции - у всех у нас было тошное, паршивое состояние духа, будто объелись какой-то клейкой терпкой гадостью. В самом деле - эти речи, призывы наши, разъясненья, убежденья, просьбы - к кому они обращены? Кому они в чем помогли, кого образумили? Ухнули они будто в бездонную бочку, и из бочки навстречу им вырвался торжествующий, злорадный хохот. Стоило ли дальше упражняться столь бесплодно, надо ли тратить время на голые разговоры, вслед которым несутся лишь одни, все одни крики и угрозы:

- Не трожь крестьянский хлеб!

- Долой продразверстку, долой, долой!..

- Разоружай немедленно мусульман!

- Не трожь войско из области!

По каждому вопросу - только и слышишь эти протесты и требованья, только хлещет через край жадная забота о шкуре, а пониманья обстановки нет его, вовсе нет, и никому не хотят, не будут они помогать, кроме самих себя.

Но нет - успокаиваем мы себя - это лишь видимость одна, будто совершенно б е с п л о д н о минует конференция, будто втуне останутся все речи, призывы, убежденья. Этого никогда не может быть: нужные, большие слова найдут себе нужное место, и пусть промчатся мимо десяти, двадцати голов - зато в двадцать первой осядут, произведут свою непостижимую, неуловимую работу, как-то по-иному перевернут мозги, и рано или поздно этот мозговой поворот даст себя знать. Ради этих даже десятых-двадцатых надо делать подобное дело: оно окупит себя впоследствии, хотя бы и вовсе неуловимыми и вовсе неприметными фактами!

Так, казалось бы, надобно было рассуждать и насчет нашей конференции. Но под живым впечатлением пережитого в казарме позорного содома, словно заплеванные, мы были во власти тяжелых, смутных настроений.

Сидели грудкой, обсуждали, перебирали подробности дня, взвешивали обстановку. Потом разбрелись по комнатам.

Уже поздний вечер. Дело к одиннадцати. Вдруг торопливым шагом вбегает Муратов, по привычке на ходу срывает запотевшее пенсне, поблескивает осоловелыми, без стеклышек смешными и беспомощными глазами:

- У нас неблагополучно...

- Где?

- В городе нехорошо... Среди красноармейцев брожение. Происходят какие-то таинственные приготовления...

- Откуда все знаешь?

- Масарский говорил, - у них от особого есть там ребята - они и сообщили... Сейчас только прибежали...

Звоню Масарскому в особый:

- Приходи, есть срочный разговор...

Только Муратов ушел, как явился Белов, за ним в дверях показался сотрудник шифровального отделения, - не помню теперь его фамилию, но помню, что парень был верный, в штадиве состоял на хорошем счету.

- Вот, послушай-ка, что расскажет, - скороговоркой выпалил Панфилыч и головой мотнул в сторону шифровальщика, а тот, не дожидаясь вопроса, заторопился:

- Прибегали в комендантскую команду какие-то два неизвестных...

- Когда?

- Да вот только что... недавно... И сообщили, что ночью будет два сигнальных выстрела... По этим выстрелам все красноармейцы должны подыматься...

- Подыматься?

- Да. Подыматься и выступать.

- Куда выступать?

- Не знаю... Ничего никто не знает, но по выстрелам тотчас выступать...

- А что вы не задержали этих двоих?

- Не успел никто... А они, как только объявили, - сейчас же бежать. Да и ночь, видите, темная...

За окном чернела густая тихая ночь.

Мы еще минутку поговорили о самой команде штабной - как отнеслась, каково настроение в данный момент, что можно ждать от нее. Рассказчик мало что мог сказать точно, а в догадках путаться не хотел. Мы его отпустили.

Панфилов тут же сообщил новую неприятность:

- Говорили мне, что транспорт с оружием, шедший из Сарканда, красноармейцы разбили и растащили...

- Надо сейчас же проверить...

- Конечно... Я от тебя побегу к начснабу... потом ворочусь...

- А я жду Масарского - он сейчас все расскажет о казармах...

Масарский подскакал верхом, быстро вбежал и впопыхах обычным частым говорком затараторил:

- В казарме дело дрянь... Я послал сейчас еще новых агентов... Но ясно и без того - собираются что-то делать...

Ная в это время звонила ребятам, чтобы собирались ко мне немедленно, а верный друг, Медведич, поседлал нашего любимого Жучка и обскакивал тех, кого телефоном было трудно нащупать...

Через несколько минут собрались: Позднышев, Кравчук, Шегабутдинов, Рубанчик, Верменичев, Мамелюк, Никитченко, Альтшуллер, Колосов - словом, набралось человек десять - двенадцать*. Между прочим, Иона сообщил, что, едучи сюда, слышал со стороны казарм два выстрела... В комнатке за шумом они не были слышны...

_______________

* Кондурушкин в это время объезжал область и был в Пишпеке;