Дмитрий Фурманов - Мятеж

От нас выбрано было народу тоже немало: кроме меня - Позднышев, Белов, Бочаров, Береснев, Павлов и Сусанин (командиры), Аборин, Пацынко, Муратов. Впрочем, осталось нас потом всего несколько человек. Иные и вовсе не пришли, разными спешными поглощены были делами, а иные ушли с заседанья, увидев, как оно проходит, и сообразив, что в другом месте им быть полезней. Открывая заседанье, пришлось агитнуть в том смысле, что:

...интересы и цели у нас, собравшихся, само собой разумеется, одни и те же. Надо только кой о чем договориться в мелочах... Мы же борцы... революционеры... Мало ли какие могут быть и у нас разногласия в своей среде. Но мы всегда договоримся, так как лозунг у нас общий: "вся власть трудящимся" и т. д. и т. д.

В этом роде была построена короткая речь. Цель у нее единственная: ослабить их подозрительность; наиболее слабых - психологически, хоть в малой доле, привлечь на свою сторону; заявить сразу и определенно, что не смотрим на них, как на врагов, и пытаемся договориться...

Затем стали избирать президиум.

Избрали, впрочем, только двоих: меня председателем, Никитича (Позднышева) - секретарем. Это уже была некая победа.

- Ну, что ставить в повестку дня?

- А вот эти двенадцать пунктов и обсудить, - заявил Вилецкий, которые у нас разработаны на всякие нужды... Чего же еще разбирать...

Пункты огласили. Голоснули: все были согласны обсуждать. Мы своего ничего не предлагали, не все ли равно: и под этими вопросами провести можно что угодно.

Открылось заседанье, пошла галиматья: с едкими вопросами, взгоряченными протестами, злобными выкриками, угрозами, дрожащим негодованием, с буйным громом по столу кулачищами...

Буря длилась четыре часа. Мы старались утихомирить страсти, сгладить колючие углы вопросов: в такой обстановке заострять их было нам вовсе невыгодно. И шли на уступки, то и дело шли на уступки, когда увидели, что на рожон переть все равно нельзя. Но многое взяли с бою. Собственно говоря, ни одно постановление не было вынесено в том виде, как предлагали его мятежники, - все постановления перестроены под нашим напором. Лишь только предлагалась какая-нибудь сногсшибательная формулировка, как мы в очередь, один за другим, брали ее под перекрестный огонь, безвыходно прижимали крепостников к стене и как-нибудь так повертывали дело, что им приходилось отвечать на вопрос:

- Революционеры вы или нет?

- Конечно, да.

- За власть вы трудовую или нет?

- О, конечно, да...

- Ну, так значит...

И мы опутывали вопрос тонкой сетью своих доводов. Из этой сети мятежникам трудно было выбраться, и волей-неволей они соглашались предложение свое изменить в духе наших требований, так как они же... "революционеры... борются за право народа... за трудовую власть... за власть Совецкую..."

Им надо было нас давным-давно посадить в тюрьму, - это было бы, с их точки зрения, - дело. А тут завязали переговоры-разговоры. Да еще на "легальной, советской платформе". Это уже была наполовину их гибель, ибо удержаться тут в равновесии было никак невозможно: или - или. Или не признаешь Советскую власть - и тогда сажай ее защитников, расстреливай, свергай; или, раз признал ее, хоть и на словах, - никак не отвертишься от убийственной логики, которую нам в нашем положении "советчиков" так просто развивать.

Мы все время и по каждому вопросу ставили крепостников в тупик и обнаруживали им же самим противоречия в их словах. Тогда они быстро пятились назад, кой-что не повторяли, кой-что уступали, кой от чего вовсе отказывались и говорили, что этого не было, что это недоразумение, оговорка и так далее.

Назвался груздем - полезай в кузов.

На примере этого безрассудного восстания вообще хорошо можно научиться тому - как н е н а д о делать восстаний. Крепостники негодовали. Бранились, бесились. Но что ж от того: не в этом сила в конце концов.

Только вот что нас смущало: наговоримся, постановим, запишем... Ну, хорошо. А будет ли крепость-то сама всему этому подчиняться, что мы тут скажем? Ой, нет, - ох, мало надежды. Ведь и самый-то боеревком, говорят, у них только чести ради выбран, а все дела решают на общих крепостных собраниях... Так куда уж тут надеяться, что наши решенья там приняты будут "единогласно"? Пустое, пожалуй, все это... А делать все-таки надо. И мы делали усердно, настойчиво, тщательно.

Первым вопросом стояло:

О белом офицерстве из перебежчиков и находящихся в Семиречье.

Не очень складна формулировка, - ну, да ладно. По разным вопросам разные были у них и "докладчики", особенно потом, когда разгорелись страсти, - каждый спешил высказаться первым. Всем скопом выли зараз.

- ...Зачем все офицеры на свободе? - кричали они. - Совецкая власть должна быть не такая, чтобы офицеров на службе держать: пожалуйте, дескать, господин офицер казацкий, в продотдел работать, а там мы паек вам дадим, будете обеспечены. Разве такая Совецкая власть? Всех посадить сразу - так требует крепость, а если не посадите, мы сами посадим, а вместе с ними и вас всех туда же... Довольно терпеть, мы сами все можем делать, и без вас: ишь, учителя какие понаехали, офицеров распускать, - видно, дороги больно пришлись по сердцу...

- Товарищи, да что вы говорите, - отражали мы лихой налет, - и о чем тут спорить: ни вам, ни нам офицеры не товарищи.

- Нет, товарищи у вас, коли так...

- Да нет же... И вовсе не в том дело.

- Втирай очки! - хихикал Вилецкий. - Знаем вашего брата, куда вертеть надо... А тут и спорить нечего: раз они вам не товарищи - посадить в тюрьму и кончено, расстрелять сукиных детей...

Все это по виду было очень революционно. Слушая их, не зная их, можно было подумать: какая же тут яркая классовая ненависть к офицерству, защитнику наших врагов. Но не в том дело - за этот вопрос лишь надо было спрятаться крепостникам-главарям, как за боевой. Да таких и еще было два-три вопроса. А главное совсем-совсем не в том, главное - в хлебной монополии, в жестокой диктатуре советской, особом трибунале и т. д., - вот где собака была зарыта, вот что им надо было кувыркнуть. А это все ширма одна. Впрочем, ненависть к офицерству, особенно в широкой массе красноармейской, где не одно же было чистое кулачье, - эта ненависть и действительно имелась, но уже не из-за нее, конечно, поднялось всеогромное дело мятежа.

- Такую сволочь держать на свободе, - гремели крепостники, - да это что же, братцы, а?!

- Но вы не забывайте, товарищи, этих офицеров мы ведь взяли в Копале со всею белой армией. А при сдаче - условия определенные подписали, поклялись советским словом, что расправы не будет... Так что же, по-вашему, теперь - обмануть? Но кому, зачем это надо? Мы ведь часть из них все равно отправили в Ташкент, а остальных отправлять будем постепенно. Он, офицер положим, как агроном работает в земотделе, вашему же хозяйству крестьянскому помогает... Сними его сегодня, а кем назавтра заменить? Нам обещали в скором времени из центра работников партию: тут же, как заменим, тут же все остатки офицеров и угоним в Ташкент...