Сергий Гаккель - Мать Мария

Мать Мария в тот же день написала стихотворение на тему звезды. Оно сразу же распространилось в устном и рукописном виде:

Два треугольника, звезда,

Щит праотца, царя Давида,

Избрание, а не обида,

Великий путь, а не беда.

Знак Сущего, знак Еговы,

Слиянность Бога и творенья,

Таинственное откровенье,

Которое узрели вы.

Еще один исполнен срок.

Опять гремит труба Исхода.

Судьбу избранного народа

Вещает снова нам пророк.

Израиль, ты опять гоним.

Но что людская воля злая,

Когда тебя в грозе Синая

Вновь вопрошает Элогим?

И пусть же ты, на ком печать,

Печать звезды шестиугольной,

Научишься душою вольной

На знак неволи отвечать.

Мать Мария с самого начала считала, что гонение на евреев - бремя общее для всех. "Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос, - говорила она Мочульскому. - Неужели Вам не понятно, что борьба идет против христианства? Если бы мы были настоящими христианами, мы бы все надели звезды. Теперь наступило время исповедничества. Большинство соблазнится, но Спаситель сказал: "Не бойся, малое стадо". В этой борьбе "освобожденная от союза с государством и гонимая Церковь видит рядом с собой некогда побежденную сестру, церковь ветхозаветную, также гонимую [...]. Она рядом, перед тем же мучителем. Между ними волею внешнего мира создается новый и таинственный союз".

Вскоре выяснилось, что декрет о звезде - только прелюдия. По новым распоряжениям от 8 и 18 июля, носителям звезды был запрещен доступ почти во все общественные места, а делать покупки они имели право лишь в продолжение одного часа - от трех до четырех. Многие евреи начали снимать звезду, как только они выходили из дому, а некоторые совсем ее не носили. "Как будто одинаково опасно - носить или не носить звезду", - отметила мать Мария.

Опасность ношения звезды проявилась с ужасающей ясностью в ночь с 15 на 16 июля 1942 года, когда в Париже были произведены массовые аресты. Было захвачено 13 000 евреев. Из них 6900 (в том числе около 4000 детей) были загнаны на зимний велодром на бульваре де Гренель, который находился на расстоянии лишь километра от лурмельского дома. В продолжение пяти кошмарных дней заключенные могли доставать воду лишь из одного-единственного крана; на 7000 человек не имелось даже десяти уборных. Родители часто оказывались не в состоянии заботиться даже о собственных детях. Под конец детей отделили от родителей навсегда. Их отправили через Дранси в Аушвиц.

Благодаря монашескому одеянию, матери Марии удалось проникнуть на велодром. Она провела там три дня. Насколько хватало сил, она утешала детей, поддерживала взрослых, распределяла кое-какую провизию. Говорят, что с помощью мусорщиков ей дважды удалось устроить побег детей: четверо из них были вынесены с велодрома в мусорных ящиках и спасены. Для матери Марии, как и для заключенных, это был первый опыт концлагерных условий, и она с горечью могла констатировать, до какой степени они ограничивали или просто упраздняли деятельность любого милосердного самарянина.

Начиная с 15 июля для евреев возникла острая потребность в надежных убежищах и в возможностях бегства. Перед Лурмелем встала новая задача. "На Лурмеле переполнение, - писал Мочульский. - Живут люди во флигеле, в сарае, спят в зале на полу. В комнате отца Димитрия ютится целое семейство, в комнате Юры - другое. И евреи, и не евреи. Мать говорит: "У нас острый квартирный кризис. Удивительно, что нас до сих пор немцы не прихлопнули". "Если немцы придут разыскивать евреев, - сказала как-то мать Мария, - я им покажу икону Божьей Матери".

Лурмель и Нуази стали двумя звеньями в сложной цепи убежищ и путей бегства, которая образовалась по всей Франции. Даже ближайшие сотрудники матери Марии чаще всего не знали, куда переправляются их временные обитатели. По словам И.А. Кривошеина, "здесь вопрос уже шел не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев [поддельные] документы, помогать им бежать в южную, еще не оккупированную зону, укрываться в глухих районах страны. Наконец, необходимо было устраивать детей, родители которых были схвачены на улицах или во время облав". Здесь спасались не только евреи. Скрывались и участники Сопротивления. А "на кухне работал некоторое время, до переправки его к партизанам, - бежавший из лагеря один из первых советских военнопленных, с которым нам пришлось иметь дело"; причем, он не был последним на Лурмеле.

Сами собой установились связи с группами Сопротивления, которые не только переправляли лурмельских обитателей, но подчас значительно помогали их прокормить, пока они еще скрывались в Париже или в Нуази. Например, благодаря одному из постоянных жителей лурмельского дома, Н. Веревкину, создалась связь матери Марии с А.А. Угримовым и его "Дурданской группой". Через Веревкина (как вспоминает Угримов, работавший на мельнице) "я снабжал главным образом мать Марию хлебными карточками, мукой, крупой и прочими продуктами, иной раз и на грузовиках мельницы"; и всё это делалось с полным сознанием ("хотя никто из нас ничего лишнего о своих сопротивленческих делах не говорил"), что продукты предназначаются для питания людей, которых мать Мария скрывала от немецкого преследования.

Такие связи, такие центры, как Лурмель и Нуази, были типичными явлениями. "Сопротивление действовало посредством маленьких, часто анонимных групп, посвященных незаметным и скромным задачам [...], люди встречались, спешно разлучались, беспрерывно передвигались, составляли огромную цепь из множества звеньев, которые - как часто! - прерывались [...]. На поверхность всплывали чьи-то лица, настоящее имя которых не было известно, а затем бесследно исчезали". Звеньям на Лурмеле и в Нуази суждено было уцелеть до первых дней февраля 1943 года.

Утром 8 февраля Федор Тимофеевич Пьянов (которого с осени освободили из Компьеня) находился в Нуази, а мать Мария уехала на сутки в деревню, чтобы передохнуть. Лурмельская столовая уже заполнялась в ожидании обеденного часа. Юра Скобцов проходил через нее, когда его вдруг схватили и подвергли обыску офицеры-гестаповцы. В кармане у него было найдено письмо от одной женщины-еврейки, которой Юра обычно доставлял пищу. Оно было адресовано о. Димитрию и содержало просьбу об удостоверении о крещении. Юру повели в канцелярию "Православного Дела".

В своей комнате наверху С.Б. Пиленко ожидала внука. Когда она спустилась вниз, чтобы узнать, почему он задержался, ей сказали об аресте. Она сразу бросилась в канцелярию. Гестаповец Гофман (по происхождению из Прибалтики и свободно владеющий русским языком) закричал на нее: "Куда вы? [...] Кто вы такая? Убирайтесь вон [...] Где ваш поп? давайте сюда попа!". Когда пришел о. Димитрий, Гофман объявил, что они сейчас увезут Юру как заложника: его выпустят, когда явится мать Мария.