Нина Молева - Дворянские гнезда

Была ли встреча Пушкина с Лавровым у Демута случайным эпизодом или поэт разделял всеобщую увлеченность редким талантом артиста, тем более что тот часто исполнял его собственные произведения? Московские театралы не сомневались в этой глубокой связи, как и в том, что поэт навещал певца в доме Ф. Ф. Кокошкина, своеобразной театральной академии николаевских лет.

Ф. Ф. Кокошкин, доверяя слухам, сам разыскал среди певчих собора Новоспасского монастыря молоденького помощника приказчика лесного склада Николая Чиркина, сам уговорил начать учиться, поселил в Соловьином доме и через год вывел на сцену Большого театра под псевдонимом Николая Лаврова. Став артистом, Николай Лавров поселился в соседнем доме № 18 по Воздвиженке. Но только имя Соловьиному дому дал не один певец. Не меньшее значение для москвичей имело появление в нем А. Е. Варламова.

…Удача! Неужели удача? После стольких лет просьб, унижений, почти нищеты. И вдруг должность помощника капельмейстера на казенной сцене – и это вместо обязанностей учителя певчих придворной капеллы, годовой оклад в две тысячи рублей – вместо тех тысячи двухсот, которые едва позволяли сводить концы с концами. Наконец, казенная квартира с фортепьяно, на приобретение которого композитор до сих пор не мог скопить средств.

Он всегда твердил: «Не надо мне сто рублей, лучше сто друзей». До сих пор множество приятелей разве что словом поддерживали его в трудную минуту. Зато еле знакомый Михаил Николаевич Загоскин, только что прославившийся романом «Юрий Милославский» и назначенный директором московских театров, решил забрать Александра Варламова с собой в Москву, и на сказочных условиях для скромнейшего музыканта.

Правда, тень горечи в душе все-таки оставалась. Прощание с Петербургом было прощанием с детством, молодостью, с далеко не до конца осуществившимися надеждами на путь инструменталиста-исполнителя, тем более певца. А кроме них, в жизни Варламова ничего и не было. Не могло быть.

Стесненное в материальных средствах детство. Отец – молдаванин, вступивший на русскую военную службу, добившийся всего лишь самого низшего офицерского чина, не мог позаботиться об образовании сына. Спасибо, у того рано обнаружился на редкость красивый голос, который в десять лет открыл ему двери придворной капеллы. Единственная связанная с расходами просьба мальчика была удовлетворена: отец с немалым трудом собрал денег на покупку скрипки. Шестнадцати лет Александра Варламова переводят во взрослую часть капеллы и дают чин XIV класса, иначе – титулярного советника. С ним он и уйдет из жизни, ничего не достигнув на служебном поприще.

И все-таки все складывалось не так уж плохо. Руководивший капеллой знаменитый композитор тех лет Бортнянский с самого начала отличал одаренного ученика, который самоучкой овладел игрой на скрипке, виолончели, фортепьяно и уж совсем неожиданно – на гитаре. На склоне лет Бортнянский порекомендует своего питомца ко двору великой княгини Анны Павловны, вышедшей замуж за принца Вильгельма Оранского.

Восемнадцатилетний Варламов становится в Брюсселе учителем певчих великой княгини и, главное, получает возможность концертировать сам. Он выступает в местных залах как певец и как гитарист. Среди многочисленных восторженных рецензий в брюссельских газетах были и такие строки: «Чистота и беглость игры его на мелодическом инструменте, для многих слушателей неизвестном, возбудили громкие и продолжительные рукоплескания». Во Франции подлинной сенсацией становится исполнение Варламовым вариаций для скрипки Роде в переложении для гитары русского музыканта Андрея Сихры. Варламов становится настоящей знаменитостью.

У него мягкий характер и натура романтика. Он бесконечно расположен к людям и убежден в их доброжелательности. Эти черты вызывают безусловную симпатию у великой княгини, будущей королевы Нидерландов, которая сама отличается скромностью, добротой и овеяна романтическим ореолом. Но даже Варламов со временем признается в безрассудстве своего брака. В 1824 году он ведет под венец Анну Шматкову. Дочь придворного камердинера должна стать его музой, но в действительности закрывает мягкосердечному мужу путь к каким бы то ни было европейским успехам. Молодая супруга сварлива, неуживчива, ждет от музыканта больших заработков и – что много хуже – отличается легкомысленным поведением. Варламовым приходится покинуть двор принца Оранского и вернуться в Петербург.

Вынужденное возвращение не сулило ничего хорошего. Варламов с трудом устраивается преподавателем пения в Петербургской театральной школе, обучает певчих Преображенского и Семеновского полков. Бортнянского уже нет в живых, и путь для его любимца в придворную капеллу закрыт. Между тем рождаются один за другим дети, жена не изменяет легкомысленного поведения. У нее появляются признаки тяжелейшего недуга – тяги к вину. И как бы много воспоминаний ни было связано с Петербургом, Варламов понимал: отъезд в Москву – единственная надежда на спасение.

Конечно, он знал старую столицу давно и хорошо. Знал Большой и Малый театры – так называемую казенную императорскую сцену. Знал даже дом, в котором ему предстояло жить. Москвичи еще не пользовались нумерацией. Извозчику достаточно было сказать: «На Арбат, к Кокошкину, что на бульваре». Последнее не слишком обычное уточнение объяснялось тем, что бывший директор московской казенной сцены Федор Федорович Кокошкин, совмещавший государственную службу с театральными переводами и режиссурой, слыл самым восторженным театралом. Его родовой дом находился на Воздвиженке (№ 11). Вступив в новую, связанную с театром должность, он поспешил приобрести второе домовладение прямо через улицу (Никитский бульвар, 6).

Соловьиный дом – это название родилось очень рано, но настоящие театралы предпочитали ему иное название – «кокошкинская академия». Когда-то построенный князьями Шаховскими, позднее принадлежавший чете Голицыных Соловьиный дом чудом уцелел в пожаре 1812 года. Широкие ворота с Калашного переулка вели во двор, полный казенных театральных и частных карет. От большого дома крылья флигелей полукругом смыкались у погоста церкви Бориса и Глеба. Гудели колокола соседнего Крестовоздвиженского монастыря. Плыли звоны кремлевских соборов. Толпа на Арбатской площади торговала, разбирала воду из большого фонтана, вечерами спешила в Итальянскую оперу, растекалась по бульварам с еще не до конца отстроенными особняками, вновь посаженными садами. Было шумно, ярко, весело, и Варламов, привыкший к чисто прибранному Петербургу, к западным городам, неожиданно для самого себя испытал, как признавался позднее, чувство возвращения к чему-то близкому и понятному. Возвращения в родные места.