Лев Остерман - О, Солон!

"Между тем правители устроили смотр граждан. Трем тысячам было приказано собраться на горе, а прочим в другом месте. Затем им была дана команда выступить в полном вооружении. Когда они расходились по домам, правители послали лакедемонских солдат и своих приверженцев из числа граждан отобрать оружие у всех афинян, кроме трех тысяч, попавших в список, снести его на Акрополь и сложить в храм. После этого правители получили возможность делать все, что им угодно, и много афинян пало жертвой их личной вражды; многие также были казнены ради денег. Чтобы раздобыть необходимые средства для уплаты жалованья гарнизону, они постановили, что каждый из правителей может арестовать одного метэка, убить его и конфисковать его имущество в казну. Они предлагали и Ферамену воспользоваться этим правом, но он возразил им на это: "Не подобает тем, кто именуют себя лучшими гражданами, поступать еще более несправедливо, чем сикофанты. И в самом деле, сикофанты, ведь не лишали жизни тех, кого им удавалось обобрать, тогда как мы убиваем людей, ни в чем не провинившихся, только для того, чтобы воспользоваться их имуществом. Конечно это во много раз несправедливее, чем все то, что творили сикофанты". (II, 3, 20)

Смешно слышать рассуждения о справедливости Ферамена, который отправил на казнь ни в чем не повинных афинских стратегов. Впрочем, политические преступники всегда любили рядиться в тогу добродетели. Но любая банда злодеев не прощает отступничества. Отказом от соучастия в задуманном преступлении Ферамен подписывает себе смертный приговор. Ксенофонт продолжает свой рассказ:

"Тогда прочие соправители, видя, что он является помехой во всех их предприятиях, и не дает им управлять по своему произволу, стали злоумышлять против Ферамена, всячески клеветали на него и говорили, что он поносит существующий государственный строй. Был созван Совет; на это собрание было приказано явиться с кинжалами за пазухой юношам, имевшим репутацию наиболее отважных. По прибытии Ферамена Критий, взойдя на кафедру, произнес следующую речь: "Члены совета! У многих из вас, вероятно, появилась мысль, что слишком много гибнет народу, — больше, чем необходимо. Но примите во внимание то, что так бывает при государственных переворотах всегда и везде. Наибольшее число врагов сторонники олигархического переворота, само собой разумеется, должны иметь здесь в Афинах… Поэтому-то, с одобрения лакедемонян, мы и установили этот государственный строй; поэтому-то, если до нашего сведения доходит, что кто-либо враждебно относится к олигархическому правлению, мы принимаем все возможные меры для устранения таких лиц". (II, 3, 23)

После этой откровенной преамбулы, речь переходит к главному предмету. Критий продолжает:

"А если в рядах, поносящих новый государственный строй, окажется кто-либо из нашей среды, мы должны его преследовать еще более энергично. Такой случай, граждане, ныне налицо: оказывается, что находящийся здесь Ферамен всячески добивается гибели — как нашей, так и вашей. В истинности моих слов вы убедитесь, если обратите внимание на то, что никто еще не выступал с таким резким порицанием существующих порядков, как присутствующий здесь Ферамен; точно так же каждый раз, как мы хотим устранить с нашего пути кого-либо из демагогов, мы наталкиваемся на сопротивление с его стороны…".

Далее следует экскурс в недалекое и весьма неблаговидное прошлое Ферамена. Читателю его «деятельность» уже известна. Критий заканчивает свою речь так:

"Можно ли щадить человека, который явно ищет лишь своей выгоды, нимало не заботясь ни об общем благе, ни о своих друзьях? Зная о его политических метаморфозах, можем ли мы не принимать предосторожностей, чтобы он не мог поступить с нами так же, как поступил с другими?… Если вы действительно мудры, то будьте же более сострадательны к себе самим, чем к нему. Ведь если он избегнет казни, это даст повод поднять голову многим нашим политическим противникам, а его гибель отнимет последнюю надежду у всех мятежников, как скрывающихся в нашем городе, так и бежавших за границу". (II, 3, 30)

Критию отвечает Ферамен. Сначала он оправдывается по поводу казни стратегов — он, де, не обвинял их, а только рассказал, как было дело. Потом говорит о казнях сикофантов и о том, как вместо них начали казнить богатых добропорядочных граждан, ничем не связанных с демократией. Он был против, так как это создавало враждебное к правительству настроение в городе. Он был также против приглашения наемного гарнизона и против казни ни в чем не повинных метэков. А главное, что он открыто выражал свою тревогу и советовал не делать этих опасных ошибок. Далее идет основная аргументация против Крития, представляющая Ферамена последовательным защитником интересов "добрых граждан", т. е. как раз тех, кто заседает в Совете и будет сейчас решать его судьбу. В передаче Ксенофонта Ферамен продолжает свою речь так: "После всего сказанного — как вы думаете, следует ли по справедливости считать человека, открыто подающего такие советы, благожелательным или же предателем? Критий! Не те люди, которые препятствуют увеличению числа врагов и дают способ приобрести как можно больше союзников, играют на руку врагу, а, наоборот, те, которые несправедливо отнимают деньги у сограждан и убивают ни в чем не повинных людей, безусловно содействуют увеличению числа противников и своим низким корыстолюбием предают не только своих друзей, но и самих себя". (II, 3, 43)

По поводу обвинения в постоянной смене лагеря оказывается у Ферамена тоже есть оправдания, — он даже может поставить это себе в заслугу:

"Я же, Критий; все время неустанно борюсь с крайними течениями: я борюсь с теми демократами, которые считают, что настоящая демократия — только тогда, когда в правлении участвуют рабы и нищие, которые, нуждаются в драхме, готовы за драхму продать государство; борюсь и с теми олигархами, которые считают, что настоящая олигархия — только тогда, когда государством управляют по своему произволу несколько неограниченных владык. Я всегда — и прежде и теперь — был сторонником такого строя, при котором власть принадлежала бы тем, которые в состоянии защитить государство от врага, сражаясь на коне или в тяжелом вооружении". (II, 3, 48)

Защита Ферамена оказалась успешной, да и члены Совета, надо полагать, были встревожены ситуацией, которая создавалась в результате «излишеств» 30-ти. Ксенофонт продолжает свой рассказ:

"Этими словами Ферамен закончил речь. Раздался одобрительный гул и стало ясно, что сочувствие большинства на его стороне. Критий понял, что если он позволит Совету голосовать вопрос о Ферамене, тот избегнет наказания, а с таким решением он никак примириться не мог. Поэтому он после предварительного совещания с соправителями вышел из помещения Совета и приказал юношам, вооруженным кинжалами, занять места на ограде, так, чтобы они были видны членам Совета. Затем он вернулся к Совету и сказал: "Члены Совета! Я полагаю, что только тот достойным образом защищает своих друзей, кто, видя, что они вовлечены в обман, приходит им на помощь и не позволяет, чтобы этот обман продолжался. Я хочу в настоящем случае поступить таким же образом; ведь стоящие там люди (т. е. юноши с кинжалами — Л.О.) говорят, что они не позволят, чтобы я выпустил из рук человека, явно поносящего олигархию. По новым законам правительство не имеет права казнить никого из среды трех тысяч, если вы не примете большинством голосов соответствующего постановления. Зато лиц, не включенных в список, правители могут казнить по собственному усмотрению. Поэтому я, согласно желанию всех тридцати правителей, вычеркиваю из списка вышеуказанного Ферамена, и мы предадим его казни собственной властью". (II, 3, 50)