Владимир Рыбаков - Хроника Адама Бременского и первые христианские миссионеры в Скандинавии

Вообще (что уже было замечено исследователями) тема предсмертных знамений, разработанная у Эйнхарда, нашла продолжение и у Адама Бременского в биографии Адальберта. Описание разнообразных предвестий, указывавших на близкий конец архиепископа, занимает в третьей книге «Деяний» много места (Gesta. III, 62–64). Есть и мотивы, заимствованные из «Жизнеописания».

Вот один из них – очевидность знамений. Эйнхард: «Было множество знамений приближавшейся смерти [Карла], так что не только посторонние, но и сам он почувствовал это» [313]. Адам: «Знаменья и предвестья близкой его [Адальберта] смерти были многочисленны, столь устрашающи и необычны, что они напугали как [всех] нас, так и самого архиепископа; столь ошеломляющи и очевидны, что всякий, кто повнимательней пригляделся бы к перемене его нрава и непрочности здоровья, без сомнения, сказал бы, что грядет [его] конец» [314].

Другой общий для двух биографий мотив – падение с коня как дурное знаменье. Эйнхард: «Внезапно конь, на котором он [Карл] сидел, подавшись головой вниз, упал и сбросил его на землю с такой силой, что он поднялся [уже] без плаща» [315]. Адам: «В то же время, едучи ко двору, он [Адальберт] свалился с коня тяжким падением» [316].

.

Но, несмотря на столь явные знаки, ни Карл ни Адальберт не желали относить их на свой счет. Эйнхард: «Но все вышеописанное он либо оставлял без внимания, либо презрительно отвергал так, словно ничего из этого никоим образом к нему не относилась (acsi nihil horum ad res suas quolibet modo pertineret)» (Vita Karoli. 32). Адам: «И хотя епископ с особым вниманием относился к [своим] снам, напрасно все объявляли, что они касаются [именно] его (haec ab omnibus frustra nuntiabantur in ipsum respi cere)» (Gesta. III, 64).

И Эйнхард, и Адам Бременский считают нужным как-то продемонстрировать читателю свои взаимоотношения с теми людьми, биографию которых они пишут. Вполне можно связать фразу Адама: «как я хотел бы написать лучше о том человеке [Адальберте], который и меня любил и столь славен был в своей жизни» [317], – с предисловием Эйнхарда: «…к написанию этого подтолкнула меня… длительная дружба… с ним [Карлом] и его детьми» [318]. К последней фразе есть также текстуальная параллель в предисловии к «Деяниям»: appuli me ad scribendum («я подтолкнул себя к написанию»). А выпущенное мною в цитате из «Жизнеописания» cum in aula eius conversari coepi («с тех пор как я начал состоять при его дворе») можно сопоставить с другим местом в предисловии Адама: cum in numerum gregis vestri… nuper colligerer («с тех пор как я в число стада вашего… недавно был включен»). (Хотя Адам обращается здесь к архиепископу Лиемару, говорит он об Адальберте, который взял его в Бремен).

Еще одной линией заимствований Адама Бременского из «Жизнеописания Карла Великого» являются заимствования, относящиеся к принципам смыслового деления материала, или рубрикации. В биографии Адальберта, рассказывая о различных сторонах жизни архиепископа, он использует ту же систему рубрик и те же фразы – разделители рубрик, что и Эйнхард.

Как один, так и другой писатель, прежде чем приступать к рассказу о своих героях – Карле и Адальберте, делают своеобразную декларацию, в которой описывается структура дальнейшего изложения. Фразы, содержащие эти декларации, построены одинаково: «поскольку трудно/невозможно рассказать о том-то и о том-то, мы будем говорить о том-то и о том-то, причем таким-то образом». Сама же программа у двух писателей различна. Вот соответствующие места.

Эйнхард: «Поскольку о его [Карла] рождении, младенчестве и детстве нигде ничего не написано и в живых нет никого, кто бы мог сказать, что знает о них, я полагаю бессмысленным писать [об этом и] решил перейти к описанию и изложению его деяний, нрава и других сторон его жизни, причем таким образом, чтобы, рассказав сначала о его свершениях как в государстве, так и вне его, затем о его нраве и занятиях, а потом об управлении государством и кончине, не упустить ничего, что необходимо знать или же достойно памяти» [319].

Адам: «Поскольку мне будет непросто изложить все деяния [этого] мужа четко, полно и по порядку, поэтому я хочу кратко и как человек сочувствующий остановиться на всех его важнейших делах и довести повествование до тех интриг, благодаря которым славные и процветающие гамбургская и бременская епархии – одна была разорена язычниками, другая разодрана псевдохристианами. Итак, я начну рассказ таким образом, чтобы все [нижеследующее] можно было бы сразу понять [исходя] из его, [Адальберта, ] характера» [320].

Итак, схема изложения, заявленная и в основном осуществленная Эйнхардом, такова: деяния – нрав – кончина, причем деяния подразделяются на gestae domi и fo ris («внутренние» и «внешние»). (Ср. также: «Во все время своей жизни он [Карл] пользовался всеобщей великой любовью и расположением как в государстве, так и вне его» [321].) Точно такая же рубрикация есть и у Адама Бременского. Он и говорит о ней, и применяет на практике. В первой главе третьей книги Адам четко разделяет gesta и mores [ «О деяниях и нраве коего мужа трудно писать» (De cuius viri gestis et moribus… difcile sit… scribere.

Gesta. III, 1)], а ниже, в 11-й главе, пишет и о двух видах gestae: res domesticae («дела домашние») и acta pro legatione gentium («дело миссии среди язычников»).

Выражение, употребленное в главе 11, ясно показывает, каким образом Адам переосмысляет заимствованную у Эйнхарда рубрикацию. Если для биографа Карла res gestae domi et foris были не чем иным как внутренней и внешней политикой императора, то для Адама Бременского, герой которого занимает иное должностное положение, res gestae domi становятся деяниями, направленными на устроение и укрепление гамбург-бременского архиепископства, а res gestae foris – заботами о дальнейших успехах legatio gentium, миссионерстве. Та к Адам Бременский и строит третью книгу своего сочинения: характеристики нрава архиепископа перемежаются в ней с частями, посвященными политической жизни Северной и Восточной Европы и деятельности в этих областях гамбург-бременских миссионеров, руководимых Адальбертом.

Но Адам не только преобразует, но и дополняет схему Эйнхарда. Как деяния архиепископа делятся на внутренние и внешние, так и черты характера, mores, Адальберта распадаются у Адама на те, что происходят от самого человека и те, что связаны с обстоятельствами его жизни: «Тем не менее сего замечательного мужа можно превознести всеми видами похвал, ибо благороден, ибо красив, ибо премудр, ибо красноречив, ибо непорочен, ибо воздержан [был он – ] все это заключал он в себе. У него также имелись в изобилии и все другие блага, [те, ] которые обыкновенно даются человеку извне, [а именно: ] богатство, успешность в делах, слава [и] власть» [322]. Сгубило Адальберта также роковое сочетание внутреннего и внешнего – порча нрава и неудачи в политике: «В конце концов, надломленный роковыми переменами в характере, [а] заодно подрубленный извне ударами судьбы, он, точно захлестнутый волнами корабль, стал терять также [и] телесные силы» [323].