Генри Ли - История инквизиции. том 1

Климент V, правда, внес в каноническое право запрет инквизиторам судить несправедливо, действовать лицеприятно, руководиться ненавистью или алчностью, грозя за это отлучением от Церкви, снять которое может только Св. Престол. Но благонамеренные усилия Климента не увенчались успехом.

Признание подозрения виной значительно облегчило инквизиции возможность не выносить оправдательных приговоров. Эдиктом Фридриха II предписывалось, что подозреваемые в ереси должны были доказать свою невиновность, если этого требовала Церковь; в противном же случае они лишались покровительства закона; если на них было наложено это наказание и тяготело оно над ними в течение года, то их с полным правом осуждали как еретиков. Это узаконение значительно отягчало подозрение в ереси и тщательно соблюдалось.

Подозрение могло возникнуть разными путями, но особенно порождала его общественная молва. Достаточно было не принести в определенное время клятвенного отречения от ереси, наложенного на всех жителей Лангедока в XIII в., не донести на еретика, иметь у себя еретические сочинения. Но инквизитору предоставили в каждом случае определять степень подозрения. Считалось, что подозреваемые не суть еще еретики, что их нельзя осуждать наравне с последними и что на них следует налагать более легкое наказание, за исключением случаев тяжелого подозрения. Но обвиняемый не мог снять с себя «тяжелое» подозрение, так как не мог выставлять свидетелей. Обвиняемый мог совершенно не быть еретиком, но если он отказывался отречься от ереси, т. е. если он, другими словами, отказывался косвенно сознаться в своей мнимой вине, то его следовало выдать в руки светской власти; если он сознавался и просил воссоединить его с Церковью, то его следовало заключить в тюрьму на всю его остальную жизнь.

В случае легкого или сильного подозрения обвиняемый должен был представить несколько лиц, которые вместе с ним клятвенно подтвердили бы его невиновность. Эти лица (соприсяжники) должны были принадлежать к одному с ним сословию, знать его лично и прежде всего принести клятву в том, что они всегда считали его хорошим католиком и что они считают вполне искренней его клятву о невиновности. Число их менялось по усмотрению инквизитора и сообразно со степенью подозрения от трех до двадцати-тридцати и даже более. Если ему не удавалось представить назначенное число соприсяжников или если он не успевал сделать это в течение года, то применялся закон Фридриха II и обыкновенно подозреваемого приговаривали к костру как еретика; некоторые инквизиторы, правда, признавали, что это было лишь косвенной, а не прямой уликой и что подозреваемый мог избегнуть костра, раскаявшись и отрекшись от заблуждений, чтобы после этого подвергнуться пожизненному тюремному заключению. Если же обвиняемому удавалось оправдаться соприсягой, то его все равно не объявляли невинным. Если подозрение, падавшее на него, признавалось тяжелым, его имели право наказать; даже в том случае, если подозрение было легкое, уже то, что он попал в число подозреваемых, навсегда накладывало на него пятно бесславия. Подозреваемого заставляли отречься от ереси даже после того, как соприсяжники подтвердили его невиновность; это отречение хранилось в его деле, и если впоследствии против него снова возникало обвинение, то, что он ускользнул от первого обвинения, считалось доказательством его виновности. Если искупление было вызвано легким подозрением, то в случае нового обвинения на него налагалось более тяжелое наказание; если же подозрение было тяжелым, то на обвиняемого смотрели как на рецидивиста, но заслуживающего снисхождения, и его выдавали без суда в руки светской власти. Так как этот порядок был чересчур строг, то к очищению прибегали сравнительно редко.

Во всех случаях, когда обвиняемому разрешалось присоединиться к Церкви, от него обязательно требовали отречения от ереси. Было несколько формул отречения, смотря по тому, какое было подозрение – легкое, сильное или тяжелое – и сознался и раскаялся ли обвиняемый. Обряд совершался публично, на аутодафе, за исключением редких случаев, в которых обвиняемыми являлись духовные лица. Часто отречение сопровождалось денежным штрафом, гарантировавшим соблюдение обвиняемым наложенных на него обязательств. Самым главным пунктом отречения было то, что кающийся отрекался от ереси вообще, в частности и от той ереси, в которой его обвиняли. После этого в случае нового заблуждения его можно было всегда без всякого суда выдать в руки светской власти, если только отречение не было вызвано легким подозрением. В тех случаях, когда подозреваемые в ереси доказывали свою невиновность путем соприсяги, отречение, естественно, не заключало в себе сознания. Но при обвинении в ереси на основании свидетельских показаний, от обвиняемого раньше, чем его допускали до отречения, требовалось сознание в том, в чем его обвиняли. Отрицание вины считалось признаком закоснелости и в силу этого влекло за собой костер; признание было обязательным условием допущения до отречения. В обычных случаях, где применялись пытки, признание давалось почти всегда; но бывали исключительные случаи, когда обвиняемый отрицал все возводимые против него улики.

По теории, в задачу инквизиции не входило налагать наказания; миссия ее была в том, чтобы спасти души заблудших, направить их на путь спасения и наложить епитимьи на тех, кто вступал на этот путь, подобно тому, как делал это исповедник в отношении своих духовных детей. Ее приговоры не имели своей целью при помощи внушаемого ими страха помешать распространению преступления; они имели в виду лишь благо заблудших душ, очищение или искупление их от грехов. Когда инквизиция приговаривала к пожизненной тюрьме, то это было простое повеление виновному предать себя тюремному заключению и посадить себя на хлеб и воду, что представляло епитимью; затем ему объявляли, что он не должен выходить из тюрьмы под страхом отлучения от Церкви и признания его клятвопреступником и нераскаявшимся еретиком. Если ему удавалось бежать, то в приказе о его выдаче он выставлялся безумцем, отвергшим спасительное лекарство.

Инквизитор никогда не приговаривал к смертной казни, но просто лишал покровительства Церкви закоренелого и не раскаявшегося грешника или рецидивиста. За исключением Италии инквизитор никогда не подвергал конфискации имущество еретика, но лишь констатировал наличность преступления, которое по светским законам лишало виновного права владеть собственностью. Инквизитор мог наложить штраф в виде епитимьи, причем деньги шли на добрые дела. Он судил грехи и предписывал духовные врачевания, следуя внушению Евангелия, которое всегда лежало раскрытым перед ним. Инквизитор не был связан никакими законами и правилами; вызванные им были в его полном распоряжении, и никакая сила, кроме Св. Престола, не могла изменить ничего в его приговоре.