Базиль Гарт - От «Барбароссы» до «Терминала»: Взгляд с Запада

Какая судьба ожидала эти города, Гитлер разъяснил своим командирам в директиве от 29 сентября.

«Фюрер решил стереть Санкт-Петербург (Ленинград) с лица земли.Дальнейшее существование этого большого города, как только Советская Россия будет повержена, не представляет интереса…

Цель состоит в том, чтобы окружить его и сровнять с землей артиллерийским огнем и непрерывными налетами авиации…

Просьбы о сдаче нам города будут отклонены, так как проблема выживания его жителей и снабжения их продовольствием не может и не должна решаться нами.В этой битве за существование мы не заинтересованы даже в сохранении части населения этого крупного города».

Гитлер вернулся в Берлин и в обращении к немецкому народу провозгласил крах Советского Союза. «Я заявляю сегодня и говорю это без всяких оговорок, — вещал он, — что враг на Востоке повержен и никогда не поднимется вновь… Позади линии наших войск уже лежит пространство, в два раза превышающее территорию рейха, когда я пришел к власти в 1933 году». [23]

Когда 3 октября немцы взяли Орел, важный город к югу от Москвы, Гитлер приказал своему начальнику отдела прессы Отто Дитриху вернуться самолетом в Берлин и сообщить на следующий день корреспондентам ведущих газет мира, что последние уцелевшие советские армии маршала Тимошенко, оборонявшие Москву, окружены в двух «котлах» стальными кольцами немецких войск на подступах к столице; южные армии маршала Буденного разгромлены и рассеяны, а 60–70 дивизий маршала Ворошилова окружены в Ленинграде.

«В военном отношении, — самодовольно закончил Дитрих, — с Советской Россией покончено. Английская мечта о войне на два фронта мертва».

Эти публичные бахвальства Гитлера и Дитриха, по меньшей мере, были преждевременны. В действительности русские, несмотря на то, что внезапное нападение немцев 22 июня застало их врасплох, несмотря на последующие тяжелые потери в живой силе и технике, быстрое отступление и окружение части их лучших армий, уже в июле начали оказывать все возрастающее сопротивление, с которым вермахт никогда еще не сталкивался ранее. Дневники Гальдера и донесения фронтовых командиров, таких, как генерал Гудериан, командовавший сильной танковой группировкой на центральном секторе фронта, все чаще и чаще начинают пестреть, а затем становятся переполненными сообщениями об ожесточенных боях, упорной обороне и контратаках русских, тяжелых потерях и немецких и русских войск.

«Поведение русских войск, — напишет позже генерал Блюментрит, — даже в этой первой битве (за Минск) резко отличалось от поведения поляков и западных союзников, когда те терпели поражение. Даже попав в окружение, русские держали оборону и сражались». [24]

К тому же советских войск оказалось больше, а их вооружение лучше, чем казалось возможным Гитлеру. Свежие советские дивизии, о которых немецкая разведка не имела представления, непрерывно подбрасывались на фронт.

«Общая обстановка все очевидней и яснее показывает, — записал Гальдер в своем дневнике 11 августа, — что колосс-Россия… был нами недооценен» (не только в экономической и транспортной сфере, но прежде всего в чисто военной). «К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника».

«Таким образом и получается, что наши войска, страшно растянутые и разобщенные, все время подвергаются атакам противника. И противник потому одерживает местами успехи…» [25]Генерал-фельдмаршал фон Рундштедт после окончания войны без обиняков заявил допрашивавшим его союзническим офицерам: «Я обнаружил вскоре после начала вторжения, что все написанное о России было чепухой».

К 20 октября немецкие передовые танковые части находились в сорока милях от Москвы, и советские правительственные учреждения и иностранные посольства были спешно эвакуированы в Куйбышев на Волге, Но затем немецкое наступление «Тайфун», начавшееся со всей яростью урагана, застопорилось.

Впервые в дневниках Гальдера, донесениях Гудериана, Блюментрита и других немецких генералов появляются признаки сомнения, а затем отчаяния. Эти настроения охватили также офицеров и солдат, сражавшихся на фронте, скорее, они возникли первоначально у них. «Теперь, когда Москва была почти в пределах видимости, — вспоминает Блюментрит, — настроения командиров и солдат начали меняться… Сопротивление противника возросло, и бои стали еще более ожесточенными… Многие наши роты насчитывали всего шестьдесят — семьдесят человек». Не хватало исправных орудий и танков. «Зима, — продолжает он, — вот-вот должна была начаться, но зимней одежды не было… Позади, в тылу, начали активно действовать первые партизанские отряды, скрывавшиеся в густых лесах и болотах. Колонны со снабжением и обозы часто попадали в засады…» [26]

На южном участке фронта, где погода была теплее, дела также обстояли неважно. Танки генерала фон Клейста вступили в Ростов 21 ноября под громкую пропагандистскую шумиху, поднятую ведомством Геббельса, что «ворота на Кавказ открыты». Но открытыми они оставались недолго. Через несколько дней русские войска выбили немцев из города, и немцы, атакованные с северного и южного флангов, откатились на 50 миль назад на линию реки Миус.

Это отступление от Ростова было еще одним небольшим поворотным пунктом в истории «третьего рейха». Здесь впервые одна из фашистских армий потерпела крупную неудачу. «Наши несчастья начались с Ростова, — скажет после войны Гудериан, — это была пророческая надпись на стене». Отступление стоило генерал-фельдмаршалу фон Рундштедту, командующему группой армий «Юг», его поста. 1 декабря он был смещен и заменен генерал-фельдмаршалом Рейхенау.

Ноябрь подходил к концу, начиналась зима, но до Москвы, как казалось Гитлеру и большинству его генералов, было «рукой подать». К северу, югу и западу от столицы немецкие армии приблизились к ней на расстояние 20–30 миль. Гитлеру, размышлявшему над картой в своем «Волчьем логове» в Восточной Пруссии, этот последний отрезок пути вообще не казался расстоянием Его армии продвинулись с боями на 500 миль, и им осталось пройти всего каких-то жалких 20–30 миль. «Один последний бросок, — заявил он генералу Йодлю в середине ноября, — и мы победим».

Генерал-фельдмаршал фон Бок, командовавший группой армий «Центр» в ее наступлении на Москву, в телефонном разговоре с Гальдером сравнил создавшееся положение с битвой на Марне в 1914 году, «где последний батальон, брошенный в бой, решил исход сражения» В последние дни ноября он буквально бросил в бой свой последний батальон. Решающее общее наступление на сердце Советского Союза было назначено на 1 декабря 1941 года.