Егор Иванов - Честь и долг

Когда все собрались, министры чинно расселись вокруг овального стола, стоящего в центре кабинета неподалеку от дивана. Прочие приглашенные, в том числе и Колчак с Корниловым, стенографисты — заняли места кто где поспел. Князь Львов открыл толстую папку, и заседание началось.

Между тем еще с утра сего двадцатого числа в казармах, в рабочих районах, а затем и на центральных улицах Петрограда начинало нарастать возбуждение. Поводом для возмущения рабочего люда и солдат послужило насквозь империалистское заявление министра иностранных дел Милюкова послам союзных держав. В этой ноте Милюков подчеркнул, что Временное правительство будет вполне соблюдать обязательства, взятые перед союзниками, и безусловно сохранять все старые цели войны, то есть программу аннексий и завоеваний.

Раньше всех об аннексионистской ноте Милюкова, опубликованной утром, узнали солдаты — ведь солдатские комитеты в первые недели революции выписывали и получали бесплатно много газет. На заводах же, в цехах, к обеденному перерыву появились агитаторы, которые стали поднимать народ против империалистической политики Временного правительства. В казармах закипели приготовления. Затем тысячи солдат потянулись в центр. Они сливались с колоннами рабочих и стремились к Мариинской площади.

…Министры в кабинете Гучкова не успели обсудить и первых двух вопросов, как за окнами начал нарастать гул толпы. Люди прибывали и прибывали к Мариинскому дворцу, заполняя огромное свободное пространство.

Алексеев сделал знак Базарову посмотреть, что там творится. Полковник осторожно, стараясь не помешать очередному оратору, подошел к высокому оконному проему и увидел море голов. Больше было солдат. "Тысяч тридцать!.." — прикинул на глаз Базаров. Солдаты и матросы при винтовках с примкнутыми штыками плотной толпой окружили Мариинский дворец, забили все подходы к нему и парадный подъезд. Над толпой колыхались лозунги и знамена. "Долой Милюкова!", "Долой аннексии и контрибуции!" — было видно на транспарантах издалека.

Базаров вернулся к Алексееву и, склонившись к его уху, принялся шепотом докладывать о том, что он увидел. Ближайшие соседи Алексеева отвернулись от Терещенко, доказывавшего что-то Некрасову, и старались услышать то, что тихонечко говорил Базаров. Они уловили только, что зрелище, открывающееся из окна военного министерства, было внушительным. Князь Львов прервал Терещенко и объявил перерыв. Господа министры, теснясь, припали к окнам. Даже Гучков не выдержал, поплелся к окну.

Страх, гнев, возмущение, пренебрежение и злобу читал Базаров на лицах высокопоставленных господ, постепенно отвращавших свои взоры от площади, чтобы снова собраться за столом и обсудить, как следует подавить этот народный порыв.

— Не сомневаюсь, что это дело рук большевиков… — цедил сквозь зубы Коновалов.

— Не обошлось и без ваших друзей эсеров, — упрекал Милюков Керенского.

Гучков медленно, шлепая домашними туфлями, вернулся на свой диван, но не лег, а сел, заложив подушки за спину.

Постепенно воцарилось молчание. Никто не хотел начинать.

— Господа, — взял на себя роль председателя Гучков. — Согласно докладу его превосходительства генерала Корнилова мы имеем в нашем распоряжении более трех с половиной тысяч верного нашему правительству войска… Мы не беремся усмирить с их помощью все происходящие в Петрограде волнения. Но в случае нападения на нас мы дадим хороший отпор. Вооруженный отпор!.. подчеркнул он.

Черноволосый молодой Терещенко нервно погладил свой аккуратный англизированный пробор.

— Если прольется кровь, я вынужден буду подать в отставку, — почти выкрикнул он, явно напуганный увиденным из окна.

Гучков обвел глазами всех министров. По выражению их лиц понял, что только он и Милюков готовы защищаться всеми наличными силами. Прочие же господа находятся на грани того, чтобы дружно подать в отставку. Это открытие буквально ошеломило его, сковало волю. Он вновь почувствовал боль в груди и отвращение к беспомощной политике Львова и других болтунов.

"С этими господами мямлями, как их правильно назвал генерал Крымов, порядка в государстве не наведешь! Надо уходить из этого вертепа, называемого правительством, отправляться на фронт в качестве председателя военно-промышленного комитета, сколачивать там боеспособные части и только с ними отвоевывать столицу, государство у анархии… Генерал Крымов поможет! Найду и других генералов! Военные должны встать на мою сторону, помочь взять власть. Только я способен навести настоящий государственный порядок в России!" — рассерженно думал Гучков, без всякого внимания слушая словопрения министров.

А говорилось, между тем, об организации контрманифестаций в поддержку Временного правительства. Генерал Корнилов уже покинул кабинет министра, встретился на Мариинской площади со Скобелевым и Гоцем, представителями эсеро-меньшевистского большинства в исполкоме Совета, обходил с ними собравшиеся войска и призывал их разойтись. К семи часам площадь стала пустеть. Солдатам, матросам и рабочим надоело стоять в бездействии.

Алексеев и Базаров покинули дом военного министерства. Они видели, как "чистая публика" стала заполнять Невский, улицы и площади подле Мариинского дворца, чтобы выразить доверие Временному правительству.

Главковерх сидел в авто крайне озабоченный. Заседание правительства показалось ему глупой комедией, контрдемонстрация — дурацким гулянием. Он решил вернуться в Ставку, чтобы начать там подготовку к усмирению радикальных элементов в войсках и в Советах. Базаров заметил, как старый генерал тщательно задернул штору на автомобильном окне. Михаил Васильевич не желал видеть скопища народа, лозунги и флаги. Они были ему отвратительны.

Работая в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, Настя освоила новую для себя профессию и уже довольно быстро стала печатать на машинке. По вечерам она терпеливо изучала стенографию. Знание стенографии дало бы ей возможность присутствовать на заседании Совета и стенографировать речи депутатов. Ее увлекала эта работа. Она чувствовала себя здесь нужной, полезной делу партии большевиков, которой решила посвятить свою жизнь. Иногда она задумывалась над тем, правильно ли поступила, отказавшись от профессии певицы? Но тут же отметала эту мысль. Она должна быть там, где нужнее всего.

Дома были недовольны переменой в ее судьбе. Особенно переживала тетушка. Даже роль сестры милосердия больше импонировала ей. Ведь и великие княгини приезжали в лазареты во время войны ухаживать за ранеными! Тетушку потрясла фраза, брошенная Агашей: "Наша барыня-то! Превратилась в барышню-ремингтонистку!" Но Мария Алексеевна решила ничего не говорить Насте, а дождаться приезда Алексея и излиться только ему. "Он муж, пусть он и думает… Такой голос променять на бумагомарание. Это же безрассудство", вздыхала она. Алексея долго не было. Она решила написать в Минск и удивилась полученному ответу: "Милая тетушка, сейчас такое время, что каждый должен поступать так, как подсказывает ему совесть. Не волнуйся за Настю!"