Егор Иванов - Честь и долг

Они шли по набережной. И порой ему казалось, что из всего потока слов, который он выплескивает, она не слышала ничего. Кроме короткого «да», «нет», «прекрасно» — ответов не было. Что же ей еще сказать? О Коновалове она знает, о планах на будущее он все сообщил. О своих чувствах он говорить пока боялся.

Кое-что он сумел и выяснить. Соколов — на фронте. Он теперь генерал. Генерал, а не может запретить жене работать в этой грязи и так уставать.

Это был скорее монолог, чем диалог. Каждый думал о своем. Настя переживала досаду, которую не сумела, как ей казалось, скрыть. Она так давно не видела Алешу и так надеялась, что увидит именно его. Поэтому она не обращала внимания на Гришину болтовню. Вдруг она вспомнила, что дома ее ждет Василий. Это тоже радость. Лицо ее осветила улыбка, и она сказала, что очень спешит. Эта неожиданная смена настроения удивила Гришу. Он остановил извозчика. Сидя с ней рядом, пытался разгадать перемену в ее настроении. Ее, наверно, кто-то ждет. И уж, конечно, не Соколов. Но этому кому-то он тоже не собирался уступить ее.

Прощаясь с ней, он решительно спросил:

— Мы почти не поговорили. Ты очень спешишь? Смогу я тебя как-нибудь повидать? — Голос Григория прозвучал тоскливо и просительно, глаза излучали нежность.

Насте почему-то стало жаль его. Так и она, надеющаяся на счастье с Алексеем, вечно ждет… А где оно, счастье?! Вечная разлука.

— Непременно! — односложно бросила она Грише и скрылась в дверях дома.

"Воистину, не дал господь мира в нынешнее рождество, — размышлял верховный главнокомандующий и государь всея Руси, сидя за пасьянсом в своей любимой бильярдной Александровского дворца. — И под эту уютную крышу, в тепло семейного очага пробрались беспокойство и нервозность… Но что же я могу сделать? Как справиться с грозящими трону и милой семье опасностями, выползающими, словно чудовища в страшной сказке, на каждом шагу?" Тягостные думы, чередой проносящиеся в мозгу самодержца, ни одной складкой, ни морщиной не ложились на бесстрастное лицо Николая Романова.

"Слава богу, что мне удалось вырваться из Ставки, получив телеграмму о смерти друга… Впрочем, я иногда ловлю себя на мысли, что это мерзкое убийство принесло и моей душе некоторое успокоение — слишком много стали говорить о том, будто он близок с Аликс, «околдовал» дочерей и оказывает влияние даже на меня! Каков подлец! Но жаль бедную женщину — она так верила в его волшебные руки, в то, что он способен своей молитвой остановить кровотечение у Алексиса, снять боль у бедняжки!.. Но если эта жертва угодна богу, то не следует роптать!" Карты пасьянса ложатся одна к другой, сходятся в стройную систему. Самодержец начинает думать о том, что это судьба посылает ему знак, что все будет хорошо.

Он словно проигрывает в памяти синематографическую ленту последних дней. Сначала Могилев, завтраки с важными и немногословными генералами, прибывшими на военный совет для утверждения планов кампании 17-го года. Их взгляды, пронизанные завистью, недоверием, презрением, когда они обращены друг на друга, начинают светиться смиренным подобострастием — когда смотрят на него, помазанника божьего, кому каждый из них присягал на верность… Нудные всегдашние разговоры о недостатке снарядов, орудий, винтовок, пулеметов. Кажется, какие-то новые нотки появились у генералов — в оправдание собственных неуспехов они теперь ссылаются на плохое продовольственное снабжение войск. Но в нашей матушке-России всего вдоволь и с избытком — надо только взять и доставить!.. А для этого есть и министерство путей сообщения, и управление военных сообщений при штабе Ставки — так чего же еще они хотят?..

Николай оттолкнул от себя карты, несколько карт упали на ковер. Резкое движение перебило неприятные мысли. Вспомнилось, как хороши были раньше рождественские праздники. А теперь они грустны. Он, Ники, и Аликс никогда еще не были так одиноки среди своих… Их омрачает свара в царском семействе, но строптивые родственники в отместку не получили на этот раз от главы фамилии и его супруги рождественских подарков… Вспомнился полк и маневры. А от этого мысли перескочили вновь к рождеству.

В манеже Конюшенной части, где устроена новогодняя елка для господ офицеров и низших чинов царскосельского гарнизона и куда он, самодержец, а в прошлом гусар, приходил ежедневно с семьей и свитой для поздравления частей и раздачи подарков, так остро и сладко пахло конским навозом и лошадиным потом. "Ах, как хороши были денечки, когда он служил в полку. Командовал эскадроном! Никаких забот, дураков генералов и старых глупых министров, зато веселые полковые праздники, попойки, поездки в балет, к Матильде! Ах, Матильда! Немного найдется женщин столь обворожительных! Везет же теперь Сергею!"

Николай встал, подкрутил ус, улыбнулся и закурил папиросу, оставшуюся еще от запаса, присланного султаном, потом подошел к бильярду, весь стол которого был завален картами с театра военных действий.

"И не поиграешь теперь! — с горечью подумалось ему. — Вот уже пробежала почти целая неделя нового года, а что дальше?! Вроде бы Аликс немного успокоилась от душевных мук, нанесенных ей гибелью друга… Все так низко! Так противно заниматься этим сыском виновных в убийстве, читать перехваченные письма и телеграммы… Ну хорошо, выслали Дмитрия и Феликса, но другие-то родственники успокоились или нет?! Боюсь, что нет, раз лезут ко мне со всех сторон с советами, советами, советами!.. Ну, дядюшку Михайловича, хоть он и великий князь, прогнал в Грушовку, [13] Великий князь Дмитрий Павлович, родственник царя, и князь Феликс Юсупов были высланы из Петрограда за участие в убийстве Распутина. Великий князь Николай Михайлович также был сослан в свое имение за фрондерские разговоры в яхт-клубе. чтоб не болтал по салонам да не лез ко мне с непрошеными рекомендациями. Но всех болтунов и нахалов не вышлешь из двух столиц! Что-то надо делать! Что-то надо делать!"

Николай аккуратно погасил папиросу в серебряной пепельнице и вышел из личных покоев размяться в залы дворца. Воздух здесь чуть отдавал запахом хорошо навощенного паркета, масла старых картин и придворных духов, впитавшихся в ткань обивки мебели и оконных занавесей.

В просторном портретном зале, слева у окна, глаз привычно отметил огромное полотно, изображавшее в рост более чем в натуральную величину прапрабабку Екатерину Великую, приказавшую построить этот дворец для внука Александра. Казалось, что она вот-вот понимающе подмигнет своему потомку, под троном которого начали явственно ощущаться толчки миротрясения. Николай постоял перед портретом и пошел дальше — в полукруглый зал. Движение несколько развлекло его и рассеяло от нехороших мыслей. "Все в воле божьей!" — привычно решил он.