Егор Иванов - Честь и долг

Алексей по привычке внимательно осмотрелся в купе, поймал себя на этом и улыбнулся — теперь, на своей земле, ему уже не угрожали беды и напасти, как в нелегальных поездках. Можно было и расслабиться. Тем более что генеральское купе пульмана располагало к покою и отдыху. Два мягких бархатных дивана, надраенная латунь ручек, поручней и других металлических частей. Красное полированное дерево двери и стен, бархатные занавески на окне, вишневый мягкий ковер. Кнопка электрического звонка для вызова проводника, другая — официанта. Маленькая электрическая лампочка под кремовым шелковым абажуром на откидном столике.

Соколов аккуратно повесил шинель, а когда поезд отошел от дебаркадера вокзала, достал из саквояжа домашние тапочки, несессер и плоскую казенную кожаную сумку, тяжелую и скрипучую. Пришел проводник, спросил, когда постлать постель и когда официанту подать его превосходительству чай. Соколов сказал, чтобы не беспокоились, он позвонит, когда что-то будет нужно, а спать он ложится поздно.

Чтобы никто случайно не помешал работать над бумагами, он закрыл дверь цепочкой.

"Посмотрим, что за чтение дал мне Михаил Саввич в дорогу!" — подумал он, открывая с трудом замки портфеля и доставая синий пакет без печатей. Перед ним лежало письмо и какой-то документ. Письмо было толстое, почерк писарский. Алексей читал внимательно, размышлял над некоторыми страницами, где неизвестный автор, скорее всего офицер, излагал очень дельный план солдатской революции. Он призывал явно не к мятежу или верхушечному перевороту, но к объединению сил солдат и рабочих. Особенно поразил Соколова призыв, обращенный к нижним чинам: "…найти самих себя, организоваться, стать руководящей силой движения и перевести все местные разрозненные вспышки в одно общее восстание армии, указав восстанию определенную, конечную цель, вполне продуманную стратегию и тактику и надлежащие организационные формы. Если эта задача не будет своевременно и надлежаще выполнена, если революционная армия и после войны не пойдет дальше разрозненных стихийных вспышек, бунтов и мятежей, то, быть может, на долгие годы закатится перед Россией заря победоносной революции…"

В письме говорилось и о военной науке, которой должны овладеть восставшие массы. Эти слова были точь-в-точь такими, какие высказал еще перед войной на молодежной сходке у Шумаковых большевик Василий. Соколов видел теперь воочию, что большевики не сидели все эти годы сложа руки, а упорно готовили своих командиров для восстания. Видимо, обсуждение проблем, затронутых в документе, велось социал-демократами и в военное время.

"…С помощью восставшей армии восставшему народу нетрудно будет смести дотла всю ту мерзость, которая теперь царствует и хозяйничает в России.

Июнь 1916 г.

Действующая армия.

П.Шаров".

Соколов кончил читать, отложил в сторону карандаш, которым по привычке ставил галки подле самых смелых пассажей документа, и потянулся до хруста в суставах.

"Вот это да! Ничего себе бомбу приготовили господа революционеры! Такая взорвет не только великого князя или государя, но весь строй, все правительство и его систему. И что же по этому поводу думает армейское начальство?!" — склонился он вновь над бумагами. Следующим в синем конверте лежало "Обращение военного министра Беляева к вр.и.д. наштаверха ген. Ромейко-Гурко от 6 января 1917 года. № 501".

Здесь карандаш явно был не нужен Алексею. Он быстро пробежал глазами строки:

"Милостивый государь Василий Иосифович.

Препровождая для сведения вашего высокопревосходительства копию доставленного департаментом полиции и появившегося в революционных кругах "Письма с фронта" невыясненного пока автора, на случай, если означенное письмо вам пока еще не известно, имею честь поставить вас в известность, что, по моему мнению, содержание названного письма в связи с некоторыми другими сведениями свидетельствует, во всяком случае, о том, что революционные элементы уже приступили или по крайней мере приступают к использованию настоящего положения государства для планомерной организации в армии всех ненадежных ее элементов… Я предложил ознакомить с содержанием означенного письма старших воинских начальников, однако не ниже командиров ополченческих корпусов и начальников запасных бригад, так как при более широком распространении названного письма едва ли можно рассчитывать на сохранение в полнейшей тайне его содержания…

…Прошу принять уверение в совершенном уважении и таковой же преданности,

М.Беляев".

"Ай да "мертвая голова"! — подумал Соколов о военном министре, уже давно носившем в генштабистских кругах, а теперь и во всем офицерском корпусе это прозвище, происходившее от гладкого лысого черепа генерала и его глубоко запавших темных глазниц. — Ай да "мертвая голова"! Оценка-то письму дана вполне правильная. Только что же так плохо работает департамент полиции — ведь на письме стоит дата "Июнь 1916 года", а лишь через полгода военный министр направляет его фактическому главнокомандующему! Ну и бюрократия! С такими темпами действительно можно дождаться не только бунтов в войсках, но и самой революции!"

Алексей опять поднялся с дивана, вложил документы в синий конверт и запер в плоский портфель. Портфель был немедленно вложен в саквояж и отправлен в сетку для мелкого багажа. За окном стояла непроницаемая темнота. "Да ведь поздно уже", — решил генерал.

Письмо не выходило у него из головы. Но теперь Соколов уже знал, что наряду с разраставшимся народным революционным движением был еще один отряд общества, который планомерно, из-за угла атаковал самодержавие. Это буржуазия. Его друг Сенин, ссылавшийся на вождя большевиков, очень ясно определял этот процесс: "Пролетариат борется на баррикадах, а буржуазия крадется к власти!"

Соколов смотрел в темень за окном, и ему представились сполохи пожаров. Поезд быстро мчался в ночи — все ближе к Анастасии, к дому, к тетушке…

Николай вышел из бильярдной в коридор, где в свете плафонов мерцали золотом блюда, на которых преподносили ему хлеб-соль в его путешествии по России в год 300-летия дома Романовых. Этот блеск всегда вызывал у него ассоциацию с верноподданническим блеском глаз русского народа. Душа его немного успокоилась, и он спросил арапа, дежурящего у дверей, где сейчас находится ее величество. "В комнате у великих княжен!" — последовал ответ. Николай Александрович попросил арапа пригласить царицу в ореховую гостиную. "Этот разговор не для детских ушей", — решает Николай.

"Вечно он лезет на глаза, этот бесстыдный дар французского президента! — возмущенно думает царь, входя в гостиную императрицы и отводя глаза от висящего на самом видном месте гобелена "Мария-Антуанетта и ее дети" с картины Вижэ-Либрена. — Не нашли ничего лучшего преподнести Аликс, как изображение королевы, которой чернь отрубила голову! Эти наглые французы вечно суются невпопад! А может быть, это намек?"