Егор Иванов - Честь и долг

— Забудь об этой встрече в Москве и не докладывай о ней никому, посоветовал доброжелательно генерал-квартирмейстер и прижал щеку ладонью.

Соколов понял, что попал на какое-то больное место генерала, и продолжать разговор об этом визите в Москву не стал.

Начальник по секрету показал ему телеграмму Хабалова Алексееву, где генерал сообщал о том, что в течение второй половины дня 25 февраля толпы рабочих, собравшиеся на Знаменской площади — "Опять Знаменка!" — тревожно подумал Алексей — и у Казанского собора, были неоднократно разгоняемы полицией и воинскими чинами. "Около 17 часов, — стояло в телеграмме дальше, — у Гостиного двора демонстранты запели революционные песни и выкинули красные флаги с надписями "Долой войну!". 25 февраля бастовало двести сорок тысяч рабочих".

— Каков молодец Хабалов! — уважительно отозвался Клембовский, когда Соколов вернул ему листок. — Разгоняет толпы бунтовщиков. А говорили, что он грозен только с виду…

— Я с ним вместе не служил, — брякнул сгоряча Соколов, и в его тоне прозвучало неодобрение. Алексей в этот момент снова подумал о Насте, проходящей по нескольку раз на день Знаменскую площадь, и снова тревога за нее закралась в его сердце.

"А может быть, это та самая революция, о которой пылко говорили молодые люди и Настя на вечеринке у советницы Шумаковой?! — подумалось ему. — Но ведь уже применены войска! А вдруг они задавят революцию в колыбели?!"

Соколов рассеянно слушал, что говорил ему Клембовский, улавливая из его слов лишь те, которые относились к народному бунту в Петрограде. А генерал-квартирмейстер рассказывал как раз о том, что военные агенты союзнических армий, прикомандированные к русской Ставке, прямо-таки утроили свою активность, вынюхивая реакцию офицерства на события в столице, отношение к царю, к планируемому в мае наступлению — не сорвется ли оно из-за народного волнения…

Чтобы избавиться от тягостных мыслей, Алексей пошел на вечерний сеанс синема в штабном собрании, объявленный для постояльцев военного отеля «Бристоль». Он вошел в зал, когда уже был потушен свет, но по особой атмосфере раболепия и притихшей почтительности понял, что государь и его свита находятся также здесь. Военные ленты давно наскучили Алексею. Он не досмотрел даже первую десятиминутку и вышел, не дождавшись перерыва между фильмами.

Генерал поразился своей реакции на петроградские события: если бы не тревога за близких, он даже обрадовался бы, узнав о революции. "Вот как подействовала на меня жизнь и… жена! — со смешком подумал он. — Друзья Насти, пожалуй, свергнут самодержавие, если так дружно идут против войны… Ведь самодержавие питает война".

Сон Алексея, обычно засыпавшего в момент, когда его голова касалась подушки, был тяжел и беспокоен. Он видел Знаменскую площадь, царя-"обормота", под которым демонстранты раскачивали бегемотообразного коня, потом царящую над толпой на Невском какую-то прекрасную женщину во фригийском красном колпаке, как на картине Делакруа "Свобода на баррикадах", очевидно — Революцию. Солдатики с мертвыми лицами, разгонявшие толпу под красным флагом, пытались делать приемы штыковой атаки в направлении этой бестелесной красавицы, которая вдруг стала увеличиваться в размерах, подниматься над крышами и занимать собой весь огромный Петроград. Потом эта женщина приняла черты Анастасии, снова вошла в обычные человеческие пределы и лукаво улыбнулась ему. А потом все видение исчезло, и он проснулся в холодном поту, Думая, что сейчас увидит Настю рядом с собой. Но это был не его дом, а унылый, давно не ремонтировавшийся номер когда-то шикарной гостиницы губернского города. Соколов заставил себя заснуть снова в надежде увидеть продолжение сна, где героиней выступала Настя, но видений больше не было. Было лишь чудесное морозное утро.

В полночь к бывшему особняку генерал-адъютанта Безобразова на Моховой, который еще Горемыкин купил под казенную квартиру председателя Совета министров, стали съезжаться на моторах и в каретах государевы министры. Нынешний премьер — хозяин дома, князь Николай Дмитриевич Голицын ввиду позднего часа не пожимал руки гостям на верхнем марше беломраморной лестницы. Там стоял его мажордом и с поклоном указывал господам министрам путь в большой зал с колоннами, где имело быть частное совещание. Пригласили также начальника Генерального штаба генерала Занкевича, главнокомандующего Петроградским округом генерала Хабалова и градоначальника Балка.

В числе первых приехал "мертвая голова" Беляев. Когда он снял свою серую генеральскую барашковую шапку с золотым крест-накрест галуном по донышку, обнажился высокий узкий лоб с громадными залысинами и почти незаметная щеточка седых волос.

Вслед за ним явился генерал Хабалов, страхолюдного вида мужчина среднего роста, заросший от шеи до макушки сизой бородой, густыми усами и бакенбардами. Он был одет в походную форму и даже при шпорах и шашке.

Прибыл скромный и тихий, малозаметный, но честнейший и исполнительнейший министр иностранных дел Николай Николаевич Покровский. Приехал сморщенный, усталый Протопопов. Прошел, слегка волоча ногу, в залу и сел вдали от премьера, рядом с министром земледелия Риттихом. Явились министр юстиции, министр народного просвещения, несколько товарищей министров. Зал был наполнен, стулья карельской березы — заняты почти все. Но пока говорили вполголоса, как при покойнике.

Министры были растеряны. Уже третий день они получали доклады о беспорядках, слышали слухи, видели толпы и колонны людей, красные знамена и лозунги, но власть пока бездействовала, если не считать некоторых усмирительных действий полиции, подчиненной ненавистному всем выскочке Протопопову.

Дрожащим голосом в первом часу князь Голицын открыл совещание. Длинные стрелки его усов и нос с горбинкой поникли. Сам он не стал делать никаких сообщений, а предоставил слово Хабалову.

— Господа, — поднялся бравый генерал с кресла, — я получил повеление государя прекратить в столице беспорядки. Телеграмма пришла в девять вечера, хватила меня как обухом по голове, а в десять я уже собрал у себя всех начальников участков, других господ, ответственных за соблюдение спокойствия, и зачитал им телеграмму. От себя я осмелился добавить, что вот, государь приказал… последнее средство: стрелять в толпу, и оно должно быть применено. До господ офицеров доведено! Если толпа малая — не с флагами или антидинастическими лозунгами, то ее разгонять кавалерией, при помощи плетей… Если же толпа агрессивная, с флагами и зачинщиками впереди, после троекратного сигнала открывать огонь!..