Фрэнсис Гарт - Гэбриель Конрой

Гэбриелю была поручена почетная и ответственная должность главного смотрителя рудника, хотя на самом деле всеми административными и коммерческими делами ведал присланный из Сан-Франциско энергичный, зубастый молодой парень, достигавший Гэбриелю примерно до пояса. Такое распределение обязанностей отвечало желаниям Гэбриеля, которому всегда бывало не по себе, когда он отрывался от физического труда. Компания, в свою очередь, не очень доверяя его административным талантам, весьма считалась с его влиянием на рабочих, которые ценили Гэбриеля за простоту в обращении и всегдашнюю готовность подставить свои могучие плечи, если в том возникала хоть малейшая надобность. Когда окончательно выяснилось, что разбогатевший Гэбриель остался все тем же добряком Гэбриелем, он сделался всеобщим любимцем. Старатели с удовольствием демонстрировали заезжим гостям этого скромного, непритязательного великана, работавшего, как и все они, лопатой и киркой; а потом сообщали - в качестве дополнительной информации, - что ему принадлежит половина серебряного рудника и что у него в кармане семнадцать миллионов долларов. Гэбриель всегда был застенчив и чуждался шумной компании; теперь же, подавленный свалившимся на него богатством, он искал общения лишь с самыми скромными из своих товарищей. Виноватый вид, с которым он выслушивал намеки на свое богатство, подкреплял уже упомянутое мнение, что никаких миллионов у Гэбриеля не было и нет и что он креатура Питера Дамфи.

Любопытно, что, сходясь на том, что Гэбриель лично играет весьма малую роль в наступившем процветании поселка, обитатели Гнилой Лощины - и в этом характерным образом сказались их предрассудки и малая проницательность нисколько не подозревали о действительной роли его жены. С самого начала все согласились на том, что преимущества миссис Конрой над ее мужем сводятся к ее женским чарам, любезным манерам и красоте. Сейчас все полагали, что, отогревшись в лучах богатства, эта прелестная бабочка перепорхнет сперва на другой цветок, потом на третий, а потом и вовсе улетит из Гнилой Лещины и от своего супруга в поисках чего-либо поинтереснее. "Вот увидите, сама улетит, а с нею и денежки!" - такова была господствующая точка зрения. Гэбриеля, который не проявлял ни малейшей тревоги по этому поводу, жалели и отчасти презирали. Только совсем глупый человек мог с подобным равнодушием относиться к двусмысленной репутации своей жены! Даже миссис Маркл (попытки которой умилостивить грозную Олли были, кстати сказать, отвергнуты этой юной особой), даже миссис Маркл и та присоединилась к общему мнению, что в доме Конроев безраздельно властвует и правит неведомо откуда взявшаяся иностранка.

Однако, вопреки зловещим пророчествам, миссис Конрой не обнаруживала ни малейшего намерения покинуть своего мужа. С необыкновенной быстротой, присущей всему, что произрастает в здешнем благодатном климате, на холме Конроя появился новый дом. Он стоял, окруженный соснами; в жаркие летние дни свежий тес пузырился смолой и источал сам лесные ароматы. Внутри дом был отлично обставлен; женственность и вкус миссис Конрой сказались в веселых ситчиках, которыми она обила всю мебель, в белых шелковых занавесках, в изящного рисунка коврах; побуждаемый братской любовью, Гэбриель привез огромный рояль и учительницу музыки для Олли. Виднейшие люди округа навещали Конроев; даже лица, занимающие ответственные посты в администрации штата, не могли теперь отрицать, что мистер Дамфи придал определенную респектабельность Гнилой Лощине; они признали и то, что миссис Конрой бесспорно привлекательная женщина. Достопочтенный мистер Бланк, когда он приезжал последний раз в Гнилую Лощину для встречи с избирателями, обедал у миссис Конрой. Именно в гостиной Конроев достопочтенный судья Бисуингер впервые поведал слушателям некоторые из своих наиболее блистательных анекдотов. Могучая грудь полковника Старботтла не раз и не два тревожно вздымалась от гастрономических шедевров миссис Конрой; он увез из Гнилой Лощины весьма живые впечатления о прелести хозяйки, которыми не уставал в дальнейшем делиться с друзьями; а равно и уверенность в своем собственном успехе, которую также не считал возможным скрывать. Сам Гэбриель мало бывал в новом доме, фактически приходил только поесть и поспать. Если же Олли удавалось задержать его подольше, то Гэбриель без сюртука, в одной жилетке, отсиживался на заднем крыльце, ссылаясь на то, что табачный дым из его короткой черной трубки может самым роковым образом отравить воздух во внутренних помещениях.

- Не обращай на меня внимания, Жюли, - отвечал он жене, когда та умоляюще твердила, жертвуя своими привычками и вкусами, что ей нравится табачный дым. - Не обращай на меня внимания, мне здесь преотлично. Я ведь всегда любил сидеть на вольном воздухе и сейчас люблю. Ты знаешь, этот табачный дух, он может так застрять в занавесках, что его и не выбьешь оттуда; а к тому же, - продолжал Гэбриель, словно не замечая любезного протеста, с которым миссис Конрой встречала эту ею же в свое время выдвинутую теорию, - к тому же подумай о подружках Олли и об учительнице; они-то ведь не жили со мной раньше, не знают моей трубки и привычки к ней не имеют. А еще слышал я, что дым от этого трубочного табака так действует на струны рояля, что они совсем играть перестают. Прелюбопытнейшая штука рояль! Говорят, он такой нежный да болезненный, все равно что грудной младенец! Я поглядел как-то раз; струны у него впритык одна к другой, что твои постромки, если запрячь разом шестерку мулов; удивительное дело, как это они между собой не перепутаются.

Гэбриель не имел обыкновения внимательно всматриваться в лицо своей жены; если бы он взглянул на нее в эту минуту, то понял бы, вероятно, что рояль не единственный инструмент на свете, с тонкими струнами которого надлежит обращаться с осторожностью. Чувствуя, однако, недовольство миссис Конрой и смутно подозревая, что он является тому причиной, Гэбриель прекращал разговор и медленным шагом удалялся прочь. Излюбленным его убежищем оставалась старая хижина. Никто в ней не жил, строение гнило и шло к упадку. Но Гэбриель отказывался снести свой прежний дом, хотя после того как он построил два новых, старая хижина только обременяла и безобразила его землю. Он сам не сумел бы сказать, что побуждало его идти к давно заброшенному очагу и курить там в одиночестве. Это не было сентиментальным сожалением о прошлом; скорее, силой привычки; но в этом одиноком человеке и она казалась трогательной.

Возможно, Гэбриелю стало ясно теперь, что различие во вкусах и склонностях, которое он и раньше с удивлением и грустью отмечал, нарастая год от году, вынудит его наконец расстаться с Олли; более того, сделает их разлуку условием ее будущего благополучия. Несколько раз он заговаривал с ней об этом с обычной своей откровенностью. А однажды, когда учительница музыки пригласила его послушать игру Олли, он в самых вежливых выражениях отказался, прибавив напоследок, что "в мелодиях ничего не смыслит".