Фрэнсис Гарт - Сюзи (Трилогия - 2)

Второе действие принесло с собой нападение индейцев на караван, и тут кокетливый героизм Розали, ее розовое и обворожительное самообладание составили поразительный контраст с повадками сына шумного света, который, отправившись вместе с ней, по комическим причинам, известным ему одному, теперь принялся трусливо прятаться под фургонами, чтобы его позорно извлекли из соломы, когда из-за кулис под треск револьверных выстрелов стремительно выбежал Кровавый Дик в сопровождении верных товарищей и превратил поражение в победу. Джим Хукер, облаченный в живописную смесь костюмов неаполитанского контрабандиста, калифорнийского золотоискателя и мексиканского вакеро, немедленно принялся оправдывать рукоплескания, которыми его встретили, а также самые кровожадные надежды публики. С этой минуты сцену заволокло мрачное, но завлекательное облако из порохового дыма и невразумительной интриги.

Однако в этом зловещем сумраке Розали провела шесть счастливых месяцев и выбралась из него, сохранив незапятнанными и свою репутацию и свои чулочки, чтобы в награду под занавес получить руку Кровавого Дика и обрести своего отца, губернатора Нью-Мексико в седовласом, но довольно непривлекательном вакеро.

Феба смотрела это увлекательное представление со смутной и все возрастающей тоской и недоумением. Ей не было известно, что страсть Хукера к выдумкам и преувеличениям проявилась и на поприще драматургии. Зато она очень скоро подметила тот странный факт, что сбивчивый сюжет пьесы, несомненно, опирается на прежние рассказы Джима о его собственных приключениях и о том, как спасена была Сюзи Пейтон - спасена им! Вот, например, и в пьесе они отстали от каравана - только Сюзи тут была постарше, а он в качестве Кровавого Дика куда живописнее. Феба, разумеется, не догадывалась, что в олицетворении шумного света Джим по мере сил изобразил Кларенса Бранта. Но преувеличения пьесы, которые казались нелепыми даже ее провинциальному вкусу, почему-то подтачивали ее веру в правдивость истории, которую она слышала от Джима. Спектакль был словно пародией на него, и в смехе, который наиболее потрясающие эпизоды вызывали у некоторых зрителей, ей чудился отзвук собственных сомнений. Однако она стерпела бы и это, но ведь Джим поведал свои тайны широкой публике, и теперь они уже не принадлежали только ей одной, она делила их со всеми, кто сидел в этом зале! А сколько раз он, наверное, поверял свою историю этой чужой развязной девушке, которая играет с ним (Бланш Бельвиль, как гласили афиши), и до чего скверно она ее выучила! Нет, сама Феба понимала это все по-другому - и его тоже! Когда разыгрывалась душещипательная развязка, она отвела грустный и пристыженный взор от сцены и посмотрела по сторонам. В группе, стоявшей у стены, она вдруг увидела знакомое лицо и заметила обращенную к ней ласковую и сочувственную улыбку. Это было лицо Кларенса Бранта.

Когда занавес упал и они с отцом встали, собираясь выйти из зала, Кларенс подошел к ним. Фебе показалось, что он словно стал старше, и она еще никогда не замечала в его облике столько благородства; в его глазах появилась печальная мудрость, а от его голоса ей вдруг захотелось плакать, хоть он и произносил слова утешения.

- Ну, теперь вы убедились, - любезно сказал Кларенс, - что с нашим другом не случилось ничего дурного? Вы, разумеется, его узнали?

- Да-да! Мы с ним виделись сегодня, - ответила Феба, чья провинциальная гордость заставляла ее сохранять довольный и равнодушный вид. - Мы уговорились поужинать вместе.

Кларенс слегка поднял брови.

- Вы счастливее меня, - сказал он с улыбкой. - Я приехал сюда только в семь часов, а в полночь мне уже нужно уезжать.

Феба помолчала в нерешительности, а потом сказала с притворной беспечностью:

- А как вам показалась девушка, которая играла с ним? Вы ее знаете? Кто она такая?

Кларенс внимательно посмотрел на нее, а потом спросил удивленно:

- А разве он вам не сказал?

- Нет.

- Это бывшая приемная дочь миссис Пейтон... мисс Сюзен Силсби, ответил он спокойно.

- Так, значит, люди правду говорили, что она убежала из дому! простодушно воскликнула Феба.

- Они говорили не совсем правду, - мягко поправил ее Кларенс. - Она захотела жить у своей тетушки, миссис Макклоски, жены антрепренера этого театра, и месяц назад поступила на сцену. Поскольку теперь выяснилось, что при удочерении не были соблюдены все необходимые формальности, миссис Пейтон не могла бы воспрепятствовать ей ни в том, ни в другом... даже если бы пожелала.

Тут забывчивая Феба вдруг сообразила, как неделикатно она поступает, расспрашивая Кларенса о Сюзи, и густо покраснела. Но ведь, несмотря на свой грустный вид, он вовсе не был похож на отвергнутого жениха.

- Ну, конечно, если она тут со своими родственниками, тогда другое дело, - сказала девушка смущенно. - Это ведь ей защита.

- Разумеется, - ответил Кларенс.

- И к тому же, - продолжала Феба неуверенно, - играет-то она... с хорошим своим знакомым... с мистером Хукером!

- И это тоже вполне прилично, если принять во внимание их отношения, - спокойно заметил Кларенс.

- Я... я не понимаю! - растерянно пробормотала Феба.

Саркастическая улыбка исчезла с губ Кларенса, когда он поглядел в глаза девушки.

- Я только что узнал, что они поженились, - мягко сказал он.

ГЛАВА XII

Долгий сезон цветов был особенно великолепен на широких равнинах и склонах ранчо Роблес. По счастливой ли прихоти почвы, зимних вод или ветра, разносящего пыльцу, но у каждой из трех террас были свои особые цветы, свои особые оттенки. Длинная ограда кораля, осевшая стена сада, часовня и даже бурые стены самой касы утопали в длинных кистях пышных люпинов, так что издали казалось, будто они медленно погружаются в волны темно-синего моря. На второй террасе разливалась река серебристо-золотых ромашек, в которых ленивые коровы тонули по колено. На третьей террасе, соперничая с солнцем, горели желтые одуванчики. Пологий склон, уводивший к темной зелени леса в лощине, превратился в широкий каскад алых маков. Повсюду, где зимой стояла вода, теперь пылали яркие краски. Казалось, дожди прекратились лишь для того, чтобы с неба хлынул ливень цветов.

Никогда еще эта красота - красота, которая словно питалась по-юношески жестоким забвением и уничтожением прошлого, не поражала Кларенса так сильно, как в ту минуту, когда он пришел к заключению, что должен навсегда покинуть эти места. Ибо все, что поведал Хопкинс о постигших его бедах, было, к сожалению, чистой правдой. Когда выяснилось, что, стараясь спасти дом Пейтона и купив для этого "сестринский титул", он сам оказался жертвой хитрого мошенничества, Кларенс спокойно примирился с потерей значительной части своего состояния и даже находил удовлетворение в мысли, что ему, во всяком случае, удалось закрепить за миссис Пейтон ее собственность. Но когда он обнаружил, что в результате у его арендаторов нет теперь иного права на их участки, кроме спорного права владения, он без колебаний возместил им из остатков своего капитала все затраты на улучшение земли. И только Гилрой добродушно отказался от возмещения. Остальные же, спокойно приняв его деньги, тем не менее остались при убеждении, что Кларенс был соучастником мошенничества и что, возмещая им убытки, он создает опасный и вредный для интересов штата прецедент, который может уменьшить приток переселенцев. Кое-кто подозревал, что он лишился рассудка. И только один человек, поверивший в его искренность, хоть и взял его деньги, но посмотрел на него с состраданием.