Ричард Пайпс - Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918

В полночь Вацетису сообщили по телефону, что его вызывает к себе Ленин. Вот как он описывает эту встречу: «В Кремле было темно и пусто. Нас провели в зал заседаний Совнаркома и просили подождать... Довольно обширное помещение, в котором я очутился впервые, освещалось одной электрической лампочкой, подвешенной под потолком где-то в углу. Занавеси у окон были спущены. Обстановка напоминала мне прифронтовую полосу на театре военных действий... Через несколько минут дверь на противоположной стороне зала отворилась, и в нее вошел тов. Ленин. Он подошел ко мне быстрыми шагами и спросил вполголоса: «Товарищ, выдержим до утра?» Задав этот вопрос мне, Ленин продолжал смотреть на меня в упор. Я в этот день привык к неожиданностям, но вопрос тов. Ленина озадачил меня остротой своей формы... Почему было важным выдержать до утра? Неужели мы не выдержим до конца? Было ли наше положение столь опасным, может быть, состоявшие при мне комиссары скрывали от меня истинное положение наше?» 122

Прежде чем ответить на вопрос Ленина, заявил Вацетис, ему нужно время, чтобы разобраться в ситуации 123. Город оказался в руках восставших, только Кремль стоял как осажденная крепость. Когда Вацетис прибыл в штаб Латышской дивизии, начальник штаба сообщил ему, что «весь московский гарнизон» выступил против большевиков. Так называемая Народная Армия, которая составляла большинство в гарнизоне и проходила подготовку, чтобы вместе с французскими и английскими частями сражаться против немцев, заявила о своем нейтралитете. Еще один полк перешел на сторону левых эсеров. Оставались только латыши: один батальон 1-го полка, один — 2-го и 9-й полк. Был еще 3-й Латышский полк, но его надежность вызывала сомнения. Кроме этого, Вацетис мог рассчитывать на латышскую артиллерийскую батарею и на несколько небольших подразделений, в том числе на отряд сочувствующих коммунистам венгерских военнопленных под командованием Белы Куна.

Выяснив все это, Вацетис решил отложить контрнаступление до утра, когда латышские части должны были вернуться с Ходынки. Он послал две роты 9-го Латышского полка занять Главный почтамт, но они либо не сумели этого сделать, либо перешли на сторону противника, — так или иначе, левым эсерам удалось их разоружить.

В два часа ночи Вацетис вернулся в Кремль: «Тов. Ленин вышел из той же двери и таким же быстрым шагом подошел ко мне. Я сделал несколько шагов ему навстречу и отрапортовал: «Не позже 12-ти часов 7 июля мы будем полными победителями в Москве». Ленин схватил обеими руками мою правую руку и крепко-крепко пожал ее, и сказал: «Спасибо, товарищ. Вы меня очень обрадовали» 124».

Когда сырым и туманным утром, в пять часов, Вацетис начал контрнаступление, под его командованием находилось 3300 человек, среди которых едва 500 человек были русскими. Левые эсеры отчаянно сопротивлялись, и латышам понадобилось семь часов, чтобы овладеть опорными пунктами мятежников и освободить Дзержинского, Лациса и других заложников, которым не было причинено никакого вреда. За хорошо выполненную работу Вацетис получил от Троцкого вознаграждение в 10 000 рублей 125.

7 и 8 июля большевики произвели аресты и допросы мятежников, включая Спиридонову и других делегатов съезда Советов от партии левых эсеров. Рицлер потребовал, чтобы правительство казнило всех виновных в убийстве германского посла, в том числе членов Центрального комитета левых эсеров. Были назначены две правительственные комиссии: одна для расследования лево-эсеровского мятежа, вторая — для изучения обстоятельств измены в гарнизоне. В Москве, Петрограде и других городах были арестованы 650 левых эсеров. Несколько дней спустя было объявлено, что 200 из них расстреляны 126. Как сообщил Иоффе немцам в Берлине, среди казненных была также и Спиридонова. Известие вызвало в Германии оживление, пресса обыгрывал тему расстрелов на все лады. Информация была ложной, но, когда Чичерин официально ее опроверг, министерство иностранных дел Германии использовало все свое влияние, чтобы сообщение об этом не попало в газеты 127.

В действительности большевики обошлись с левыми эсерами на удивление снисходительно. Вместо того чтобы учинить массовый расстрел тех, кто выступил против них с оружием в руках (как они сделают это несколько дней спустя в Ярославле), они коротко допросили пленников, а затем отпустили большинство из них на свободу. Расстреляны были двенадцать матросов, находившихся под командованием Попова, а также Александрович, который пытался бежать, но был схвачен на железнодорожном вокзале. Спиридонову и одного из ее помощников доставили в Кремль и поместили в импровизированную тюрьму, охраняемую латышами. Два дня спустя ее перевели в двухкомнатную квартиру, находившуюся там же в Кремле, где она жила в довольно комфортабельных условиях вплоть до суда над ней, состоявшегося в ноябре 1918 года. Большевики не запретили партию левых эсеров и позволили ей продолжать выпуск своей газеты. Называя левых эсеров «блудными сынами», «Правда» в то же время выражала надежду на их скорое «возвращение» 128. Зиновьев расточал похвалы Спиридоновой, называя ее прекрасной женщиной с «золотым сердцем», арест которой не дает ему спать по ночам 129.

Ни до, ни после этого большевики не выказывали такой терпимости по отношению к своим врагам. Это в высшей степени необычное для них поведение заставляет некоторых историков подозревать, что убийство Мирбаха и восстание левых эсеров были на самом деле разыграны большевиками, хотя трудно понять, зачем им понадобился столь изощренный обман и каким образом им удалось скрыть свой замысел от других участников спектакля 130. Впрочем, для объяснения этих событий не обязательно прибегать к гипотезам о запутанных заговорах. В июле положение большевиков казалось безнадежным: власть их шаталась под ударами с одной стороны чехов, с другой — вооруженного восстания в Ярославле и Муроме; от них отвернулись российские рабочие и солдаты, и даже на верность латышей они уже рассчитывать не могли.

Они вовсе не собирались восстанавливать против себя еще и левых эсеров и тех, кто поддерживал эту партию. Но прежде всего они боялись за свои жизни. Когда Радек сознался своему немецкому другу, что большевики мягко обошлись с левыми эсерами, опасаясь их мести, он несомненно выражал не только собственную точку зрения 131. В рядах этой партии было, действительно, множество фанатиков, которые не задумываясь пожертвовали бы собственной жизнью ради общего дела, — таких, как Спиридонова, выразившая в письме большевистским руководителям, написанном из тюрьмы, сожаление, что ее не казнили, ибо ее смерть заставил бы большевиков «опомниться» 132. Карл Хельфферих, преемник Мирбаха, также придерживался мнения, что большевики побоялись расправиться с левыми эсерами 133.