Эдуард Макаревич - Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

То, о чем вспоминает Витте, и стало последней каплей: Плеве поставил на Зубатове точку. Тот Плеве, который всего полгода назад говорил, что политическое спокойствие государства в руках Зубатова. Теперь на приеме у императора Плеве изрек: «Уволить немедленно, новации прекратить!» Такое мнение министра произвело впечатление на государя.

Расставание прошло тяжко и противно. Излили все, что думали друг о друге. Бомбой громыхнула дверь начальствующего кабинета — столь велика была ярость зубатовского прощания с родным ведомством.

Не нужен! Не нужен ни службе, ни царю, ни отечеству. Его, верного слугу монархии, — в ссылку, во Владимир, под надзор полиции! И обыск еще учинили, мерзавцы, в письменном столе!

Теперь две эти силы — социал-демократию и российскую буржуазию — не сдерживал никто. И они понеслись навстречу друг другу, чтобы уже намертво сойтись осенью семнадцатого. А российская тайная полиция потеряла одного из самых необычных и, может быть, самых дальновидных своих руководителей. Было ему тогда сорок лет.

А начинал в двадцать три. Тогда начальник Московского охранного отделения Бердяев приказал незаметно привести к нему этого молодого человека. В свое время Зубатова исключили из гимназии за дискуссии в революционном кружке, где вовсю поносили царя и правительство. Бывший гимназист оказался не промах — вскоре женился на Михиной, владелице популярной в Москве библиотеки. Но там, где книги, там и смута. Естественно, что в библиотеке собирался политический кружок. И Зубатов вновь активно в нем дискутирует.

Бердяев был строг и логичен: либо тюрьма, либо сотрудничество. Психологи в «охранке» были отменные, да и кандидат исследовался уже с гимназических лет. Зубатов выбрал сотрудничество: оно влекло его больше, было острее, романтичнее. Мучений совести, похоже, не испытывал: избранное ремесло подменяло их удовольствием интеллектуальных состязаний и головокружением от одержанных побед.

Много тогда в Москве накрыли народовольцев — 200 человек арестовали в один день не без зубатовского участия. Хитер и ловок был: на деньги «охранки» создал подпольные типографии, печатал и распространял литературу, нащупал связи, выявил целую сеть кружков. После столь оглушительного успеха немудрено, что ему предложили должность в охранном отделении.

Карьера начала отстукивать ступени. В тридцать три года он начальник московской «охранки». Не зря топтал дорожку к сердцу обер-полицмейстера Трепова — тот помог3. Если уж Зубатову не помогать, то кому же? Заметно выделялся Сергей Васильевич и пером, и речью, а прежде всего талантом ориентироваться в запутанной ситуации, схватывать суть, организовывать дело. Такой человек и должен был возглавить Московское охранное отделение, которое тогда занималось политическим сыском в половине губерний Российской империи.

Зубры «охранки» встретили нового шефа настороженно. И не ошиблись. Грянула перестройка в полицейском ведомстве, которую давно задумал Сергей Васильевич. Он был первый в России, кто догнал и даже, похоже, перегнал Европу в технике политического сыска. Железной рукой ввел фотографирование и снятие отпечатков пальцев у всех арестованных, придумал информационную картотеку, поставил дело наружного наблюдения, лелея кадры талантливых филеров. Его методы анализа перемещений наблюдаемых вскрывали хорошо законспирированные революционные сети. А главное достижение, его гордость и страсть — агентурная работа. Во всех слоях общества, среди рабочих и студентов, интеллигенции и промышленников, торговцев и военных, в партиях и движениях, везде должны быть наши люди, наши информаторы, которые донесут настроения, мнения, замыслы и желания людей и политиков, считал он. Из этого исходил, вербуя агентов, обучая искусству продвижения на ключевые должности.

— Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный шаг — и вы ее опозорите, — инструктировал своих офицеров.

Агенты, вошедшие в историю — небезызвестный Евно Азеф, поп Гапон, Зинаида Гернгросс-Жученко, Анна Серебрякова, — все они вскормлены и обучены Зубатовым. Благодаря Азефу все связи партии эсеров, ее боевой организации были известны до мелочей. Правда, проститутская сущность Азефа как двойного агента потом вскрылась. И Зубатов пишет в частном письме: «Азеф был натура... чисто аферическая... на все смотрящий с точки зрения выгоды, занимающийся революцией только из-за ее доходности и службой правительству не по убеждениям, а только из-за выгоды». С такими порочными людьми и работал Сергей Васильевич, наставляя и оберегая их. Какая же пластичная должна быть душа у наставника, чтобы вдохновенно дерзать вместе со смердящей натурой...

Когда в его кабинете появилась милая золотоволосая красавица, воспитанница Смольного института Зинаида Жученко, он понял, насколько они близки. Ее влекли в политический сыск таинственность, авантюризм и завораживающее чувство беспомощности жертвы, которую предают. С ней Зубатов работал особенно вдохновенно. Звал ее «мое солнышко Зиночка». «Солнышко» естественно вошла в группу Распутина, готовившую покушение на царя. Группу «взяли», Жученко вместе со всеми сидела в тюрьме, по наущению Зубатова громко выступала против произвола администрации. За Распутина он получил орден Владимира — большая редкость по тем временам. А Жученко вскоре стала членом комитета центральной области партии эсеров и еще более авторитетным сотрудником охранки. Ни коллеги по партии, ни коллеги по сыскному делу не могли не покориться ее обаянию, прошедшему зубатовскую огранку.

Что греха таить, была слабость у Сергея Васильевича: с женщинами работал истово, любил их, умел обворожить. И они платили... нет, не преданностью, а собачьей привязанностью. Не устояла перед ним и Зинаида Жученко, хотя и сама строгостью не отличалась — профессия того требовала. Умел ценить Зубатов профессиональный и женский талант. Потому и выхлопотал впрок для своих сотрудниц большие пенсии из секретных сумм департамента полиции.

Зубатов безошибочно находил будущих героев сыска. Он мог понять и возвысить этих людей — агентов «охранки», втянуть их в сотворчество, показать государственное значение их усилий. Много лет спустя, после разоблачения, Зинаида Жученко исповедалась настырному литератору Бурцеву: «О каком предательстве вы ведете речь? Я служила идее». Поистине агентурная школа Зубатова осталась непревзойденной. И настал для него час, о котором генерал Спиридович скажет: «Осведомленность отделения была изумительна. Его имя (Зубатова. — Э. М.) сделалось нарицательным и ненавистным в революционных кругах. Москву считали гнездом «провокации». Заниматься в Москве революционным делом считалось безнадежным делом».