Эдуард Макаревич - Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

Карл Маркс, революционер, основатель теории коммунизма, автор фундаментального сооружения в четырех томах под названием «Капитал», появился на свет спустя два дня после рождения Вильгельма Штибера, будущего директора прусской политической полиции и будущего гонителя марксистов. Гонитель и гонимый родились в одном месяце — в мае 1818 года; один третьего, другой — пятого дня. Один в семье налогового инспектора, другой адвоката. В детстве и отрочестве Карл, который был Маркс, дышал семейным счастьем и интеллектуальной свободой, шедшей от отца, приверженца Вольтера, Руссо, Лессинга. Штибер рос под аккомпанемент слов, грохочущих, как гром в непогоду: подати, налоги, рента, прибыль, укрывательство. Их жизненные судьбы удивительно пересеклись спустя 30 лет, когда в Пруссии состоялся известный процесс над коммунистами. Не счесть за полтора века ниспровергателей и критиков Маркса. Но Штибер — первый. Первый, значит, в чем-то и учитель, неважно, что из политической полиции.

Сначала он готовился в лютеранские пасторы. Проповеди, исповеди, церковный суд очень привлекали. Потом решил: лучше быть юристом, чем священником. Уголовные дела, версии, улики, доказательства... Как и Маркс, он окончил юридический факультет. В юридическом деле ему нравились адвокаты — трибуны, защитники. Но первая практика была не адвокатская. Дядя его жены, коллега по застолью, оказался либералом и агитировал рабочих против короля. От Штибера узнала полиция о политических увлечениях дяди, который так и не догадался, почему на него свалились неприятности.

А Штиберу после этого дорога лежала в негласные полицейские агенты. В своем адвокатском звании он рядился под убежденного социалиста-радикала, друга рабочих. А тем, кого тащили в суд за связь с революционерами, он предлагал себя как адвоката — и безвозмездно. Его яркие адвокатские речи в защиту гонимых впечатляли. Он стал популярен и стяжал доверие в либеральных кругах. Он проник туда, куда безуспешно лезла полиция. После восстания ткачей в Силезии в 1844 году только благодаря ему возникло судебное дело по обвинению группы интеллигентов и рабочих в коммунистическом заговоре.

А однажды Штибер возглавил демонстрантов, что неудержимо катились к дворцу короля Фридриха-Вильгельма. Взволнованный монарх вышел навстречу. И здесь Штибер шагнул из толпы:

— Не волнуйтесь, я секретный агент полиции, тут мои люди, все образуется, — шепнул он изумленному королю, увлекая к дворцовым воротам.

Тогда действительно все образовалось. Но на носу была революция 1848 года, и Штибер искал доверие у революционных вождей.

Талантливо лицедействовал Штибер. То под маской секретного агента, то под маской защитника угнетенных и обиженных, то как лазутчик в стане революционеров, то как заговорщик. Но эта вторая, лицедейская жизнь не мешала первой, в которой он оставался адвокатом солидных людей с хорошим состоянием. Ценили опыт и адвокатский талант. За пять лет почти три тысячи клиентов, щедро плативших.

Ловок и хитер был. Его прямо-таки захлестывала энергия предприимчивости. Он взялся редактировать полицейский журнал. Король посодействовал. Но скоро редакторство это Штибер выгодно развернул на себя. Готовя материалы в номер, черпал в полиции те данные, которые потом оглашались на суде против его клиентов. И, зная уже полицейские доводы, заранее выстраивал железную систему защиты. И выигрывал процесс за процессом.

Ну разве мог быть этот человек достоин роли только полицейского агента?

Его ожидало большое будущее.

К концу первой половины девятнадцатого века карта Германии была что лоскутное одеяло: 38 государств, больших и малых монархий, населяли ее пространство. Пруссия, Бавария, Саксония, Вюртемберг, Гессен и десятки других — везде короли, дворянство, феодалы, мешающие распрямить плечи нарождавшимся буржуа, недовольное крестьянство и злой пролетариат. Все враждуют, угнетенные жаждут перемен, свободы, объединения, хлеба и работы. И грянула мартовская революция 1848 года! Уличные толпы, демонстрации, собрания. И над всем лозунги дня: «За свободу!», «За единую Германию!».

В Пруссии революцию делали берлинские рабочие. Король Прусский Фридрих-Вильгельм сначала объявил, что дает либеральную конституцию, а вместо нее двинул войска. Убитые и раненые подняли колеблющихся. И тогда от короля пришло воззвание «К моим возлюбленным берлинцам». Фридрих отступил, чтобы снова напасть. Теперь уже с ним были напуганные буржуа и дворяне, жаждавшие порядка. Заморочив головы Национальным собранием, они вернули немцев в исходное положение. Пролетарско-крестьянский хаос разбился о буржуазно-дворянский порядок.

А Маркс и его соратник Энгельс, как только забрезжили революционные настроения, обосновались в Кёльне. И начали здесь издавать «Новую рейнскую газету», ибо рабочим и революции нужны идеология, организация и трибуна. С этой трибуны неслись революционные речи: королей вон, все немецкие феодальные правительства свергнуть, создать единую демократическую германскую республику! И потом заняться социализмом.

Но газета не пробилась к рабочим. А пришедшая в себя власть не могла вынести этой печатной революционной марксистской наглости. В мае 1849-го «Новую рейнскую» с треском закрыли. И Энгельс с горечью сказал: «Мы должны были сдать свою крепость, но мы отступили, унося свое оружие и снаряжение, с музыкой, с развевающимся знаменем последнего красного номера».

Маркс и Энгельс уже тогда были красными, и полиция внесла их в свои кондуиты.

Прусский король Фридрих-Вильгельм IV, натура решительная и деятельная, над событиями 1848-1849 годов размышлял на удивление долго, несколько месяцев. И все больше убеждался, что нужен воистину королевский жест, ставящий жирную черту под потрясшими страну беспорядками.

И родилась идея, достойная короля:

— Нужен показательный процесс! Революционеров следует не только примерно наказать, но и морально осудить. Да-да, процесс нужен!

Но кто его мог организовать? И здесь король вспомнил о Штибере.

И вот уже перо выводит готическую вязь. Он пишет министру-президенту Отто фон Мантейфелю: «Не является ли Штибер той бесценной личностью, которая способна организовать освободительный заговор и устроить прусской публике долго и справедливо ожидаемое зрелище раскрытого и (прежде всего) наказанного заговора? Поспешите же, стало быть, с назначением Штибера и предоставьте ему возможность выполнить свою пробную работу. Я полагаю, что эта мысль плодотворна, и придаю большое значение ее немедленной реализации»1.