Барбара Такман - Августовские пушки

Как этот документ, так и многие другие послужили предметом длительных ожесточенных споров между сторонниками Жоффра и Галлиени, когда выяснялись истоки битвы под Марной. Разумеется, Жоффр имел в виду генеральное сражение вообще, а не битву в известном месте и в определенное время. Операция, планировавшаяся им, должна была начаться после того, как германские войска окажутся в «вилке между Парижем и Верденом», а французские армии вытянутся в виде слегка изогнутой дуги, проходящей через центр Франции. Жоффр думал, что у него в запасе еще неделя для подготовки наступления. Мессими, приехавший попрощаться с ним 1 сентября, услышал от него о наступлении, которое намечалось на 8 сентября. Жоффр предлагал назвать его «битвой под Бриенн-ле-Шато». Этот город, расположенный в 40 километрах за Марной, когда-то был свидетелем победы Наполеона над Блюхером. Может быть, Жоффр считал это место хорошим предзнаменованием. В армии, вынужденной отступать перед страшной тенью приближавшегося врага, царило мрачное настроение, и на Мессими произвело сильное впечатление хладнокровие, спокойствие и уверенность ее главнокомандующего. Однако Парижу от этого было не легче — армии, отступающие за Сену, могли сделать его легкой добычей врага.

Жоффр прибыл к Мильерану и нарисовал ему безрадостную картину военной обстановки. «Ускоренный» отход английских войск обнажил левый фланг армии Ланрезака, поэтому отступление придется продолжать до тех пор, пока его части не выйдут из соприкосновения с противником. Монури было приказано отступать к Парижу и там «вступить во взаимодействие» с Галлиени, однако Жоффр не сказал ни слова о том, собирается ли он включить 6-ю армию в состав войск Галлиени. Колонны противника несколько изменили направление и движутся в стороне от города. Это может дать небольшую передышку. Тем не менее он «решительно и настоятельно» потребовал, чтобы правительство «без промедления» покинуло Париж в этот же вечер или в крайнем случае завтра.

Галлиени, узнав о таком повороте дел от пришедших в отчаяние министров, отправился с визитом к Жоффру. Последний каким-то образом избежал разговора с Галлиени, но губернатор Парижа просил передать главнокомандующему следующее: «Мы не в состоянии оказать должное сопротивление. Генерал Жоффр должен понять, что, если Монури не выдержит, Париж падет. К гарнизону столицы необходимо добавить три боевых корпуса». В тот же день Жоффр сам прибыл к Галлиени и сообщил о своем согласии предоставить в его распоряжение армию Монури; она будет представлять собой подвижные части укрепленного района Парижа. Такие войска по традиции не включались в подчинение действующей армии и по требованию начальника укрепленного района могли не участвовать в крупных операциях фронта. У Жоффра не было никакого желания отказаться от них. На другой день он предпринял ловкий маневр, потребовав от военного министра поручить ему, как главнокомандующему, общее руководство обороной Парижа, чтобы «иметь возможность использовать подвижные части гарнизона, в случае необходимости, для выполнения общих оперативных задач». Мильеран, находившийся под влиянием Жоффра не меньше своего предшественника Мессими, согласился и издал 2 сентября соответствующий приказ.

Наконец Галлиени получил в свое распоряжение армию. Войска Монури, перешедшие под его командование, состояли из одной регулярной дивизии, входившей в VII корпус, бригады марокканских солдат и четырех резервных дивизий — 61-й и 62-й под командованием генерала Эбенера, первоначально находившихся в Париже, а также 55-й и 56-й дивизий, доблестно сражавшихся в Лотарингии. Они тоже были укомплектованы резервистами. Жоффр согласился добавить к гарнизону столицы первоклассную 45-ю дивизию зуавов из Алжира, которая, между прочим, не находилась под его командованием, она в это время выгружалась из эшелонов в Париже. Кроме того, главнокомандующий выделил на помощь столице из действующей армии еще один полевой корпус. Подобно Клюку, он выбрал для этого потрепанный в боях IV корпус 3-й армии, понесший катастрофические потери в Арденнах. Его пополнили, а затем перебросили из-под Вердена, где стояла 3-я армия, в Париж вопреки предположениям Клюка об отсутствии резервов у французов. Как сообщили Галлиени, IV корпус должен был прибыть в Париж по железной дороге между 3 и 4 сентября.

Галлиени немедленно после получения устного согласия Жоффра дать ему 6-ю армию выехал на север, чтобы познакомиться с приданными ему войсками. Слишком поздно, думал он, глядя на запрудивших дороги беженцев, направлявшихся в Париж. На их лицах он читал «ужас и отчаяние». На северо-востоке, в Понтуазе, неподалеку от Парижа, куда подходили 61-я и 62-я дивизии, царили неразбериха и паника. Солдаты, которым пришлось при отступлении участвовать в ожесточенных боях, шли усталые, многие из них были в крови и бинтах. Посовещавшись с генералом Эбенером, Галлиени отправился в Крей на Уазе, в 50 километрах севернее Парижа, где встретился с Монури. Он приказал ему взорвать мосты через Уазу при отходе к Парижу, сдерживать, насколько возможно, натиск противника и ни в коем случае не допустить, чтобы враг оказался между его войсками и столицей.

В столице, куда он поспешил вернуться, Галлиени ждало более радостное зрелище, чем беженцы, — великолепные зуавы 45-й дивизии маршировали вдоль бульваров, направляясь на отведенные им места на позициях. Своими яркими куртками и шароварами, трепетавшими на ветру, они произвели сенсацию и немного повеселили и подбодрили парижан.

Однако в министерствах ощущалась гнетущая атмосфера. Мильеран сообщил президенту о «безрадостных» фактах: «Нашим надеждам не суждено сбыться... Мы отступаем по всему фронту: армия Монури отходит к Парижу...» Как военный министр Мильеран отказался взять на себя ответственность за безопасность правительства, если оно не покинет завтра, к вечеру 2 сентября, Париж. Пуанкаре переживал «самый печальный момент» в своей жизни. Было решено переехать в Бордо всем без исключения, чтобы общественность не делала выпадов в отношении личных качеств тех или других министров.

Галлиени, возвратившийся в Париж в тот же вечер, узнал от Мильерана, что вся военная и гражданская власть в жемчужине европейских городов, подвергшегося угрозе осады, переходит в его руки. «Я останусь один, если не считать префекта Сены и префекта полиции», который, как выяснил Галлиени, приступил к исполнению своих обязанностей не более часа тому назад. Прежний префект, Эннион, узнав об отъезде правительства, наотрез отказался оставаться в городе. Получив официальное распоряжение, что префекту надлежит быть в городе во время осады, он подал в отставку «по причине плохого здоровья». Для Галлиени отъезд правительства означал по меньшей мере одно преимущество — прекратили свою болтовню проповедники идеи открытого города: они лишились юридической зацепки, и военный губернатор теперь мог беспрепятственно заниматься вопросами обороны столицы. Он предпочел бы обойтись без министров, однако «одному или двоим из них следовало бы остаться в столице для приличия». Это было несправедливостью по отношению к тем, кто не хотел покидать осажденный город, но Галлиени испытывал к политическим деятелям безграничное презрение.