Егор Гайдар - Смуты и институты

Россия 1917г. и Советский Союз 1991г. по своей экономико-социальной структуре, урбанизации, образованию населения, структуре занятости — разные страны. Но они, как и Франция 1789г. и Россия 1605г. — централизованные государства, в которых власть выполняет важные для организации жизни общества функции. Безвластие, деинституализация общества в годы смут и революций порождают сходные проблемы, имеющие общие причины. Какие из них встали перед Россией при крахе Советского Союза, каков был набор вариантов их решения — предмет следующей главы.

Есть много работ, в которых обсуждаются причины краха Советского Союза. Свою версию автор изложил в книге "Гибель империи — уроки для современной России".

Здесь речь пойдет об ином — о последствиях крушения советского государства. Как и в случае с русской революцией начала XX века, этому событию предшествовали обстоятельства, которые должны были вызвать тревогу руководства СССР: обострение ситуации на потребительском рынке, дефицит зерна, исчерпание валютных резервов, неплатежеспособность страны, невозможность для СССР получить коммерческие кредиты, межнациональные конфликты.

Но утром 18 августа 1991 года никто не предполагал, что через три дня премьер-министр, министр обороны, председатель КГБ, руководитель ВПК окажутся за тюремной решеткой, министр внутренних дел и руководитель управления делами правящей партии покончат жизнь самоубийством. Что к утру 22 августа действующей власти в СССР вдруг не будет, как её не было в России 28 февраля 1917 года.

У кого 22 августа 1991 года в руках оказалась власть? У Президента РФ Б. Ельцина, который имеет массовую поддержку в России, но у которого нет оснований претендовать на контроль над тремя военными округами, расположенными на территории Украины? У Съезда народных депутатов России, который по Конституции имел право принять к рассмотрению и решить любой вопрос по собственному усмотрению, но не пользовался поддержкой, сопоставимой с поддержкой Ельцина? У союзных властей, которые дискредитировали себя провалившимся путчем? Их приказу применить силу не подчинился бы ни один полк.

22 августа 1991 года ликование в Москве было массовым. Люди радовались, что коммунистический режим пал. Сегодня в обществе ностальгия по советскому прошлому. В те дни люди надеялись, что с крахом "развитого социализма" закончатся годы несвободы, дефицита, всевластия партийной номенклатуры. На Лубянской площади в центре Москвы собралась толпа. Она отличалась от той, что двумя днями раньше пришла защищать

Белый дом. 20 августа 1991 года надежды, что удастся избежать кровавой бойни, подобной той, которая произошла двумя годами ранее на площади Тянь Ань Мэнь в Пекине, было мало. Тем не менее после объявления путчистами военного положения и комендантского часа десятки тысяч людей пришли к Белому дому, чтобы умереть или победить.

22 августа на Лубянской площади царило иное настроение, с другими настроениями. Люди пришли не умирать за свободу, а праздновать свержение ненавистного режима. В условиях рухнувшей власти, при отсутствии дееспособных силовых структур такая толпа опасна. Подобные толпы в феврале 1917 года громили Охранное отделение, жгли Министерство внутренних дел, Судебную палату, убивали городовых.

В тот день угроза того, что подобное повторится, была реальной. Когда десятки, возможно, сотни тысяч людей собрались на площади, в зданиях КГБ раздавали гранаты, готовили к бою счетверенные пулеметы. Те, кто там находился, историю событий 27—28 февраля в Петрограде знали. При удачной провокации кровавая каша была гарантирована.

Один из участников событий, А. Яковлев, описывает происходившее так: "В бурные дни августа 1991 года я выступал на митинге на Лубянке. Психологически это были необыкновенные дни. Толпа на Лубянке была огромная. Что бы я ни сказал, толпа ревела, гремела аплодисментами. Кожей ощутил, что наступает критическая минута. Задай я только вопрос, вроде того, а почему, мол, друзья мои, никто не аплодирует в здании за моей спиной и, мол, любопытно, что они там делают, — случилось бы непоправимое. И как только эта мысль пришла в голову, спина похолодела, я понял, что взвинченных и готовых к любому действию людей надо уводить с площади, и как можно скорее. Быстро спустился вниз и пошел в сторону Манежной площади. Меня подняли на руки, я барахтался — наверное, до этого только мать держала меня на руках да еще медицинские сестры в госпитале во время войны — и так несли до поворота на Тверскую. Милиция была в растерянности, увидев массу людей, заполнившую улицу. Меня проводили до здания Моссовета. До сих пор уверен, что, не уведи я людей с площади именно в тот момент, трагедия была бы неминуема. Толпа ринулась бы громить здание КГБ" [1].

Угрозу массового насилия удалось отвести. Служащим ЦК КПСС пришлось покинуть свои кабинеты, но их никто не избивал и, тем более, не убивал. Разительный контраст происходившего с тем, что случилось после краха царского режима. Сказалось стремление тех, кого слушалась толпа, не допустить кровавого исхода, избежать развития событий по сценарию 1917—1922 годов.

В дни путча, опираясь на исторический опыт, можно было предполагать, что при крахе территориально-интегрированной советской империи большая кровь неизбежна. Почему развитие событий пошло по иному пути — вопрос, отвечая на который можно выдвигать более или менее убедительные гипотезы. Думаю, что важными факторами были уровень образования, степень урбанизации, то, что крах режима не наложился на большую войну, когда основными участниками событий становятся массы вооруженных людей. Сказалось и иное. Два ключевых участника процесса принятия решений, Б. Ельцин и М. Горбачев, не хотели насилия. Но, если после краха старого режима выбираешь линию на ограничение насилия, надо трезво оценивать последствия такого решения.

Первое, что произошло после крушения коммунистического режима, стержнем которого были КПСС и КГБ, — объявление бывших союзных республик о своей независимости. В этом нет ничего неожиданного. Такое право предоставляла им советская Конституция. В свое время лозунг о праве наций на самоопределение, вплоть до отделения, помог большевикам выиграть гражданскую войну, удержать власть. Это был лозунг, не более того. В. Ленин понимал, что пока у него нет боеспособной армии, именно об этом и надо говорить. Когда будет армия, о праве наций можно забыть. Неготовность руководства белого движения принять ту же логику, пожертвовать целостностью империи во имя успеха в гражданской войне стала, по мнению многих историков, одной из причин их поражения [2].