Ксения Мяло - Россия и последние войны ХХ века

Вот уже 40 лет существует и вполне реальный политический документ, географически конкретизирующий совместные программы февралистов и вильсонианцев. В 1959 году Конгрессом США [39] по инициативе Украинского американского конгресса был принят Закон о порабощенных нациях под номером 86–90. Закон был принят под давлением СМО**, что лишний раз подтверждает устойчивое преемство «борьбы с империей» по отношению к «идеям Вильсона и Хауса». Закон действует до сих пор; и когда в 1991 году один из конгрессменов предложил, ввиду распада СССР, отменить его, подобная инициатива не была поддержана. А ведь в нем как жертвы «империалистической политики коммунистической России» перечислялись народы не только Восточной Европы и союзных республик СССР [40] при этом Средняя Азия обозначалась как Туркестан , но и некие Казакия [41] Предкавказье и Идель-Урал [42] республики Поволжья и Урала . Тогда казавшиеся экзотическими эти названия приобрели конкретность и актуальность в свете событий на Северном Кавказе и напрямую соотносятся с военными действиями в Чечне и Дагестане [43] глава «Чеченский узел» .

И здесь заслуживает быть отмеченной почти поголовная солидарность лидеров первой волны русской эмиграции [44] которую, в отличие от третьей, принято было считать наиболее патриотичной с этим планом расчленения России — во имя, как они писали, борьбы с коммунизмом. Что тому причиной наивность или, что более правдоподобно, ослепление ненавистью к «Советам», — сегодня не столь уж важно. Важнее другое: то, что лидеры белой эмиграции не только не выступили против этого долгосрочного плана уничтожения России и обоснования возможной интервенции на ее территорию, но вполне поддержали его, посетовав лишь на то, что в перечень «порабощенных народов» не включены русские. И что, более того, именно они объявлялись виновниками порабощения остальных. Казалось бы, этого было довольно, чтобы внести в вопрос полную ясность. Но нет: уже в 1996 году председатель Конгресса русских американцев Петр Будзилович обратился [45] безуспешно, конечно к президенту Клинтону с предложением использовать ежегодно проводимую «неделю порабощенных наций» для чествования русского народа за то, что «путем демократических выборов он отказался от коммунизма» [46] «Независимая газета», 24 июля 1996 года .

Инициатива весьма выразительная, ибо это снова возвращает нас к вопросу о связи перестроечного антисоветизма с состоявшимся расчленением исторической России. Если кто-то пытался оправдаться тем, что, мол, «метили в коммунизм, а попали в Россию», то это, увы, свидетельствует лишь о полном нежелании осваивать исторический опыт. И автор этих строк столь большое внимание уделяет этой связи в надежде внести свой вклад в то, чтобы, по крайней мере, опыт прожитого нами рокового десятилетия, когда сошлись концы и начала жестко прорабатывающейся на протяжении XX века стратегии, так и не остался неосмысленным.

В России ущербная психология этой части белой эмиграции оказалась воспроизведенной той частью патриотической оппозиции, которую, соответственно, тоже принято именовать белой, или монархической. Хотя и выступая под знаменем Великой России, она, ожесточенно сосредоточившись на сведении счетов с Октябрем 1917 года, тоже совсем забыла о Феврале того же года, тем самым сыграв роль «засадного полка» для нынешних февралистов и приблизив-таки осуществление мечты не только А.Ф. Керенского, но и других стратегов геополитического разгрома России, будь то лорд Пальмерстон, Альфред Розенберг или Аллен Даллес и Збигнев Бжезинский.

Разумеется, лидеры США, проигнорировавшие жалобный лепет «русских американцев» и так безжалостно растоптавшие чьи-то надежды на совместное строительство освобожденной от коммунизма «Великой России», в своей логике были совершенно правы. С началом перестройки в СССР сложилась такая ситуация, которая с головокружительной быстротой приблизила возможность осуществления того, что в 1945 году еще называлось «Немыслимое!»

Бывший посол США в СССР Томас Пикеринг в 1995 году высказался со всей определенностью: «Со строго геополитической точки зрения распад Советского Союза явился концом продолжавшегося триста лет стратегического территориального продвижения Санкт-Петербурга и Москвы. Современная Россия отодвинулась на север и восток и стала более отдаленной от Западной Европы и Ближнего Востока, чем это было в XVIII веке».

Констатация эта, масштабность которой очевидна с первого взгляда, предстанет еще более значительной, будучи соотнесена с той фундаментальной геополитической доктриной, которой США следовали на протяжении, по меньшей мере, столетия. Эта доктрина легла в основание самого замысла Pax Americana [47] то есть однополярного мира под эгидой США , и вне связи с ней ускользает глубинный смысл многочисленных локальных войн периода после Второй мировой войны. В том числе и последних войн XX столетия. Изъятые из этого макроформата, они предстают хаосом не связанных друг с другом мелких, хотя и трагических событий. А это, в свой черед, блокирует возможность выбора Россией целостной стратегии поведения и переводит ее в режим ситуативного реагирования — заранее обреченного на поражение.

«Главный геополитический приз для Америки — Евразия», — без всяких дипломатических тонкостей пишет З. Бжезинский в «Великой шахматной доске» и подробно обосновывает эту главную мысль своего сочинения. Европа, по его оценке, «служит трамплином для дальнейшего продвижения США в глубь Евразии. Расширение Европы на Восток может закрепить демократическую победу 90-х годов».

И снова — настойчиво: «Прежде всего, Европа является важнейшим геополитическим плацдармом Америки на евразийском континенте».

Плацдармом для чего? Бжезинский, давший своей книге подзаголовок «Господство Америки и его геостратегические императивы» и посвятивший ее своим студентам — «чтобы помочь им формировать очертания мира завтрашнего дня», — вовсе не скрывает, что речь идет об оттеснении России с того места, которое она занимала в Евразии и, соответственно, о весьма чувствительном урезании ее пространства. В этом американский натиск на Восток прямо наследует тому, который вела Европа на протяжении едва ли не целого тысячелетия. И об этом Бжезинский тоже пишет вполне откровенно: «На политическом и экономическом уровне расширение соответствует тем по своему существу цивилизаторским целям Европы, именовавшейся Европой Петра*, которые определялись древним и общем наследием, оставленным Европе западной [48] курсив мой — К.М. ветвью христианства».