Свен Штеенберг - Генерал Власов

Малышкин страстно ненавидел большевизм — ненавидел его потому, что режим уничтожил все мечты, которые он связывал с революцией. Не мог он забыть и унижений, вынесенных во время заключения. У Малышкина быстро сложились добрые отношения с обитателями дома на Виктория-Штрассе. Он любил читать стихи Есенина, с которым некогда дружил и который говорил ему, что Малышкин читает его стихи лучше, чем он сам.

Еще находясь в Виннице, Власов после обсуждения темы с Штрикфельдтом и с полковником бароном фон Ренне написал первое воззвание с призывом встать на борьбу с режимом Сталина. ОКХ намеревалось использовать в ставке фюрера факт создания документа в качестве «подтверждения» того, какой эффект могли бы произвести слова фигуры подобной Власову на военнослужащих Красной Армии. Донесения с подтверждением успешности листовки поступили уже после их прибытия в Берлин. Реакция превзошла все ожидания — количество перебежчиков возросло очень значительно; все они интересовались Власовым и хотели встретиться с ним. [54] Dallin A. Op. cit. S. 570; беседа с Герре. На основании такого успешного начала Гроте с одобрения ОКХ решился на следующий шаг. Теперь ему требовалось принципиальное согласие Власова возглавить освободительное движение и армию. После нескольких дней переговоров и обсуждений с Штрикфельдтом и Гроте Власов согласился. Однако он выдвинул условие, что данная операция должна носить не просто пропагандистский, но и политический характер.

Поскольку преждевременное раскрытие планов могло поставить под угрозу весь проект, на начальном этапе предлагалось сформировать комитет освобождения и армию под руководством Власова. Решающим аргументом служило то соображение, что лишь Власов, человек известный всей России, может выступать в качестве главы движения. Организаторы надеялись, что в итоге удастся добиться от политического руководства одобрения создания оппозиционного режима, гарантий независимости и делегирования властных полномочий на оккупированных территориях гражданской администрации. Тем временем Власов, Зыков и Малышкин набросали текст обращения.

Они с нетерпением ожидали ответа из ставки фюрера. Идея казалась столь логичной, столь нетерпящей возражений, столь естественно необходимой, суливший полной успех, что инициаторы предприятия — невзирая на прошлый негативный опыт — не могли и помыслить о том, что их предложения встретят отказ. Все это показывало, как плохо они понимали ход мыслей Гитлера. Случилось, с их точки зрения, необъяснимое — проект отвергли.

Мартин и Гроте повторяли атаку снова и снова, но всякий раз без успеха. Начертанные лиловым пером резолюции Кейтеля говорили одно и то же: «Пропаганда — пожалуйста и сколько хотите. Политика же не есть дело армии, такова установка фюрера. Даже и речи быть не может!» И, в конце концов, последовало раздраженное: «В дальнейшем подобные предложения запрещаются!»

Так прошел октябрь. В начале ноября Гроте удалось еще дважды «пропихнуть» служебные записки Кейтелю через полковника фон Веделя, возглавлявшего отдел пропаганды ОКВ. В обращениях чуть ли не с мольбой настоятельно повторялась мысль о необходимости использовать уникальную возможность. Но Кейтель решительно оборвал Веделя и «окончательно и бесповоротно» запретил использовать такого рода приемы. Наконец, офицерам пропаганды пришлось признать, что казавшееся им продиктованным свыше решение вовсе не выглядит таким для ставки фюрера, что продолжать осаждать его просьбами бесполезно и что планы их рассыпаются в прах, разбившись о тупое непонимание Гитлера и его окружения. Он оставался верен своим основополагающим решениям и не собирался отказываться от покорения и колонизации России, а посему было бы нелогичным подхлестывать у народа национальное самосознание, поскольку в итоге любое правительство и армия, созданные под знаменем противодействия сталинскому режиму, повернутся против Германии, как только осознают, что цель ее не освобождение, а порабощение русских.

Кейтель — единственная ниточка, связывавшая Вермахт с Гитлером, — был примитивно мыслящим человеком, начисто лишенным хоть какого-нибудь политического чутья, он не только ничего не сделал для поддержки начинаний Вермахта, но еще и «сыпал соль на раны», нанесенные ему отказами Гитлера. В любом случае, Кейтелю не хватало твердости, чтобы отстаивать перед Гитлером собственное мнение. Он превратился в высокого военного чиновника, автоматически выполнявшего волю Гитлера и не имевшего на него какого бы то ни было влияния. Впрочем, и ОКВ действовало не самостоятельно, а всего лишь служило совещательным органом — военным штабом при Гитлере. Зависимость Кейтеля от Гитлера была до такой степени прочной, что он не рисковал вступаться даже за самых высокопоставленных офицеров. Он отлично понимал собственную слабость и однажды признался генералу Вестфалю: «Так вот, знаете ли, и становишься швалью». [55] Gоеrlitz W. Generalfeldmarschall Keitel — Verbrecher oder Offizier. Goettingen: Musterschmidt Verlag, 1961. S. 407.

Особенно в сложившемся положении страдал Штрик-Штрикфельдт. Что должен был он теперь говорить Власову? Как объяснить ему все происходившее? Лишним доказательством личной храбрости и бескомпромиссной преданности принятому решению Мартина, Гроте и Штрикфельдта служит то, что они не переставали искать путей, надеясь достигнуть цели если не напрямую, то обходными путями. Между тем они оказались не в состоянии уяснить для себя то, что «восточная политика» являлась по своей сути неотъемлемой составляющей идеологии национал-социализма, а потому любые их попытки были обречены на провал изначально.

Подполковник барон фон Рённе, глава III секции отдела иностранных армий Востока, как-то спросил Штрикфельдта, почему тот все это делает, зачем подвергает себя такой опасности. Штрикфельдт ответил, что, во-первых, чувствует себя обязанным перед богом и своей совестью, во-вторых, потому, что это политически верно, и, в-третьих, потому, что он уважает и высоко ценит русский народ и хочет помочь ему избавиться от большевизма. На что Рённе с присущей ему способностью смотреть в корень проблемы отозвался так: «Первое сегодня неприменимо, второе верно, а третье — предательство, — после чего с играющей на губах улыбкой подытожил: — Но вы, безусловно, правы». [56] Из беседы с Штрик-Штрикфельдтом.

Власов сделал свои выводы из известий, которые в итоге докатились до него, хотя он был просто не в состоянии оценить весь размах катастрофы. Его пугала мысль о том, что кто-то может воспользоваться его именем, что его могут толкнуть на путь, который приведет как его самого, так и проект к верной гибели. Штрикфельдт, чувствовавший смятение и недоверие Власова, не стал пытаться приукрашивать ситуацию. В то же время он упорно держался намерения не сдаваться — считал, что борьбу за изменение «восточной политики» необходимо продолжать.