Андрей Андреев - Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Эти взгляды императора разделяли австрийские ученые: так, профессор камералистики Венского университета Иосиф фон Зонненфельс еще в 1771 г. произнес речь «О недостатках умножившегося количества университетов». [718]Соответственно, решением императора университеты в Инсбруке, Граце и Брюнне в 1782 г. были преобразованы в лицеи с уменьшением числа профессоров и их жалования (правда, чтобы компенсировать последнее, по предложению училищной Комиссии всем лицеям было сохранено право производить в ученые степени, оставляя себе вносимую кандидатами плату). При закрытии этих университетов Готфрид ван Свитен признал, что они «не в состоянии сами себя поддерживать». Правда, ему удалось отстоять университет во Фрейбурге в Брейсгау, который ван Свитен назвал одним из лучших в Германии и «столь же славным, что и Гёттингенский». [719]

В то же время обозначенная в понижении рангов провинциальных университетов тенденция к централизации и концентрации высшего образования выразилась в новых мерах по улучшению обустройства Венского университета: он получил самое большое и современное в мире здание клинической больницы (1784), анатомический театр (1784), акушерскую клинику (1789). [720]В 1784 г., одновременно с роспуском старой галицийской академии в Замостье, был открыт новый университет во Львове (в составе всех четырех факультетов и с достаточно неплохим подбором профессоров, особенно в области медицины).

Что касается удаления из университетов «ненужных учителей», то это требование императора вступило в противоречие с намерениями многих членов училищной Комиссии развивать преподавание новых современных предметов и «сохранить блеск и ученое изобилие Венского университета», что представлялось им важным и в политическом отношении. Факультетские директоры Венского университета, к которым был направлен вопрос о возможном сокращении преподавателей, отстаивали сохранение всех своих кафедр (было сделано только одно предложение совместить кафедры эстетики и красноречия на философском факультете). [721]

Поэтому, в-четвертых, разворачивавшиеся споры в училищной Комиссии заставили Иосифа II четко провозгласить свою позицию относительно содержания университетского образования в духе чистого утилитаризма. Университет только тогда, с точки зрения императора, оправдывал свое существование и выделяемые на него средства, когда приносил конкретную пользу государству. В резолюции, направленной в Комиссию 25 ноября 1782 г., император писал, что «достоинство университетов оценивается не по количеству профессоров, а по их внутренним достоинствам», и «один способный человек приносит больше пользы и чести, чем большое количество менее столь способных». [722]Студентов же нужно учить только тому, что они смогут затем использовать «на благо государства» (zum Besten des Staates), поскольку «существо университетских занятий состоит в образовании государственных служащих, а не в воспитании ученых». [723]

Именно этот принцип был положен в основу содержания новых учебных планов, составленных Готфридом ван Свитеном в 1784—85 гг. Курс философского факультета был оставлен обязательным для всех студентов, ибо именно он, по мнению ван Свитена, служил «образованию сердца и разума», поэтому на его третьем году преподавалась эстетика и изящные искусства как предметы, развивающие вкус к прекрасному и несущие поэтому моральную нагрузку, воспитывающие добродетель. На высших факультетах уменьшение сроков учебы было осуществлено за счет исключения «ненужных предметов», например, на богословском факультете – патристики и полемики. Обучение медицине полностью перестроено в практическом ключе, с приоритетом в пользу хирургии; четвертый год учебы целиком посвящался клинической практике у постели больного. Камеральные науки (благодаря усилиям И. Зонненфельса) перенесли с философского на юридический факультет, признав за ними важную роль в подготовке чиновников. В преподавании каждого предмета следовало вначале показать общие методы и внутренние законы науки, а затем – ее конкретные практические применения. [724]

В связи с полным господством утилитаризма бесполезными в преподавании представлялись мертвые языки (за исключением курса латыни для будущих священников), поскольку, как считал Иосиф II, и на немецком языке, который «в самом деле есть родной язык и язык страны, можно столь же хорошо выписать рецепты в медицине, как и составлять силлогизмы и моральные предложения в философии». [725]12 июля 1784 г. вышел декрет об использовании немецкого языка как обязательного языка, на котором ведется обучение во всех провинциях монархии. С точки зрения реформ это был важный шаг в унификации и упрощении университетского образования; члены же Комиссии, полагавшие, что латынь имеет преимущество как нейтральный язык преподавания для многонационального населения габсбургских земель, не смогли отстоять свое мнение. Среди всех иностранных языков Иосиф II разрешил оставить в университетах только курс чешского (богемского) языка, знание которого, по его мнению, было полезно для государственной службы.

Определенная «германизация» образования при Иосифе II может ошибочно трактоваться как раннее проявление немецкого национализма, тем более, что ключевое понятие, активно употреблявшееся в этом контексте Готфридом ван Свитеном, звучало как «национальное воспитание» (Nationalerziehung). Однако в действительности за этим понятием стояла просветительская идея об ответственности государства за образование своих подданных. Названное воспитание потому являлось национальным, что государство, тем самым, ставило задачу сделать из отдельных людей «нацию», т. е. объединение подданных, воспитанных в одном духе, с единым мировоззрением (включавшим преданность своему государю и государству) и проверенным уровнем квалификации. «Поступающие на учебу юноши не должны себя ощущать как дети частных людей (Kinder der Privatleute), но как дети государства (Kinder des Staates)», – таков был один из принципов ван Свитена. [726]С этой точки зрения этническая принадлежность или вероисповедание для включения в «нацию» не играли никакой роли, и отсюда происходит известное введение принципа толерантности в университеты при Иосифе II (который, в частности, отменил все университетские ритуалы, связанные с католической церковью). Как видим, причины установления веротерпимости в австрийских университетах были совершенно иными, нежели в протестантских, но результат был сходен, отвечая «модернизации» университетов. В частности, именно в австрийских землях впервые среди немецких университетов в 1782 г. в число студентов были допущены евреи. [727]

О том, как понимали «национальное воспитание» в Вене, лучше всего свидетельствует отзыв Готфрида ван Свитена о Гёттингенском университете, который стоит привести подробно: «Гёттингенский университет не имеет никакого отношения к национальному образованию. Университет только по имени, он на самом деле является обучающей Академией наук, которая собрала все отрасли знаний, чтобы очаровывать иностранцев… Кроме банальностей, занятия не имеют между собой никакой связи, никакого предписанного, подчиненного твердому руководству или особому намерению плана, поскольку иностранцы не расположены подчиняться плану чужого правительства… Вся организация представляет собой финансовую спекуляцию как со стороны преподавателей, так и правительства, которое пытается завлечь к себе ученых с большой славой посредством выгоднейших условий, поскольку благодаря таким людям надеется еще больше увеличить приток иностранцев, стремясь жить за их счет, а вовсе не применять их в деле». [728]Напротив, в Австрии задачи «национального воспитания» состоят именно в том, чтобы создать людей, применимых на последующей службе. Это требует ясного плана, поэтому выбор и порядок учебы нельзя предоставлять юношам или воззрениям их родителей, и право на «национальное воспитание» находится только в руках государства, которое не может здесь руководствоваться никакими чужими образцами.