М. Дитерихс - Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Часть II

При ознакомлении министров с личной перепиской Государя не обошлось и без курьеза: Переверзеву и Керенскому в числе телеграмм Государя к Государыне попалась одна с частью зашифрованного в ней текста. Долго бились над секретом шифра; были собраны все самые искусные в Петрограде специалисты и наконец, после больших усилий, дешифровали - Государь зашифровал следующие слова: «целую крепко, здоров».

Однако вся эта наглая и злостная клевета выяснилась для Керенского лишь через два-три дня. В день же выемки бумаг он был убежден в преступности Императора, а потому, пока Коровиченко разбирался в бумагах, он нашел Государя и объявил Ему, что, как министр юстиции, он считает необходимым принять некоторые меры пресечения и решил отделить Царя от остальной Семьи, а главное от Государыни Императрицы. Император должен был жить на Своей половине, совершенно отдельно от остальной Семьи; видеться с Женой и Детьми Ему разрешалось только во время общего обеда и за вечерним чаем, причем разговаривать между собою Они должны были исключительно на русском языке. Наблюдение за точным исполнением сего решения Керенский возлагал на дежурного офицера, который обязан был присутствовать при каждом свидании Отца со Своей Семьей.

Керенский, в сущности, хотел изолировать на таких основаниях не Государя, а Императрицу, и только настояния более уравновешенных членов кабинета, указывавших на бесчеловечность отделения Матери от болевших Детей, понудили Керенского отказаться от своего первоначального предположения и принять эту меру относительно Отца.

Так последователен был этот министр Временного правительства, на словах проповедовавший о законности, о неприкосновенности личности, а на деле отличавшийся своими незаконно-безнравственными действиями.

Это отделение Императора от Семьи глубоко возмутило Государыню своей абсолютной несправедливостью.

«Так низко поступать с Государем, - сказала Она Жильяру, - после того, как Он пожертвовал Собою и отказался от Престола, чтобы избежать гражданской войны… Как это скверно, как это мелочно! Император не хотел, чтобы из-за Него пролилась кровь хотя бы одного русского. Он всегда был готов от всего отказаться, если бы был уверен, что это будет ко благу России… Да, надо перенести и эту горькую обиду!»

Хотя Керенский уже через три дня, ознакомившись с личными бумагами Государя, и отменил свое распоряжение об изоляции Царя и Семья снова соединилась в своем дружном и духовном кругу, но все эти эпизоды явились лишь теми последовательными этапами по пути Царской Семьи к Своей Голгофе, которые логически и неизбежно вытекали из всей предыдущей фальшивой, искусственной и непоследовательной работы руководителей Государственной думы и общественности по созданию «народной революции» и переворота «государственного порядка».

После этого Керенский приехал во дворец 12 апреля. Он держал себя как ни в чем ни бывало; был чрезвычайно жизнерадостен и представился совершенно другим человеком. Вид суровой Немезиды исчез с него совершенно; он был весел, любезен со всеми придворными и прислугой и непринужден в обращении…

«Доложите, пожалуйста, Государыне, - сказал он дежурному камердинеру, - что я Ее приму в кабинете Государя; вот здесь», - указал он рукой на кабинет.

Камердинер пошел и в точности доложил Ее Величеству слова Керенского. Государыня улыбнулась и сказала:

«Я не пойду. Пусть придет в Мою комнату».

Камердинер вернулся в кабинет, где ждал Керенский и передал ему ответ Императрицы. Керенский с полной готовностью, вскочив с кресла, на которое было уже уселся, и сказав: «хорошо, хорошо», быстро пошел наверх в комнату Императрицы. Говорил он Императрице что-то очень громко, оживленно и весело; было слышно, что в беседе он много и раскатисто хохотал. Государыня потом рассказывала, что Керенский, балагуря, передал ей о дебатах, происходивших в петроградских совдепских кругах по поводу необходимости перевести Царскую Семью в Петропавловскую крепость.

С этого приезда Керенский резко изменил свое отношение к Государю и ко всей арестованной Семье. Когда угар клеветы с него спал и он присмотрелся к этим чуждым до того ему людям, совесть как будто в нем заговорила, и он стал пытаться смягчать условия Их жизни, как арестованных, и стараться оградить Их от назойливости и наглости некоторых особо злобных представителей новой революционной власти. Но уже было поздно: он ничего не мог сделать, так как сам не имел, в сущности, никакой власти и мог держаться на колеснице власти, только послушно следуя за теми «темными силами» революции, в рядах которых он сам занимал почетное звание товарища председателя.

Как на характерный эпизод этого безвластия власти нельзя не указать на один маленький случай, когда Керенский в искреннем стремлении услужить Царской Семье должен был почувствовать полное свое бессилие. Когда местный Царскосельский совдеп перестал доверять Кобылинскому, что случилось очень скоро, то, дабы иметь своего постоянного соглядатая во дворце, он назначил, как уже упоминалось выше, в помощь Кобылинскому выбранного из своей среды прапорщика Домодзянца, армянина по происхождению. Это был глупый, грубый и нахальный человек. Он всячески домогался втиснуться как-нибудь во дворец, куда Кобылинский его упорно не допускал. Тогда он стал постоянно торчать в парке в то именно время, когда Семья выходила на прогулку. Однажды, когда Государь, проходя мимо него, по обыкновению встречи с офицером, протянул ему руку, чтобы поздороваться, Домодзянц не принял руки Государя и заявил Ему, что он не может по должности помощника коменданта подавать руку Арестованному.

Кобылинский об этом поступке Домодзянца сообщил Керенскому. Последний, приехав в Царское Село, посетил местный совдеп и имел разговор с председателем. Во время этого разговора председатель доложил Керенскому:

«Позвольте Вам доложить, господин министр, что мы выбрали в помощники коменданта прапорщика Домодзянца».

На это Керенский ответил ему резким голосом:

«Да, я знаю. Но неужели вы не могли выбрать другое лицо, не такого хама, идиота и дурака?»

Несмотря на столь нелестный отзыв господина министра, местный совдеп не счел нужным изменять своего выбора, и прапорщик Домодзянц остался на своем месте, нахально стараясь попадаться на глаза Керенскому, когда тот посещал дворец.

Назначение этого прапорщика Домодзянца было вызвано вовсе не служебной потребностью коменданта, а явилось результатом той глухой и непримиримой борьбы между членами Временного правительства и советом с. и р. депутатов, которая, несмотря ни на какие внешние, условные соглашения, внутренне ни на минуту не прекращалась начиная с 27 февраля и которая всегда оканчивалась победой совета, фактического распорядителя властью за все время существования Временного правительства. Когда совет узнал, что его противник замышляет вывезти Царскую Семью в Англию и затеял по этому поводу какие-то переговоры с представителями британского посольства, то, не считаясь с официальным признанием власти Временного правительства, он самостоятельно и независимо установил как в Царском Селе, так и на железных дорогах ряд мер, направленных к воспрепятствованию попытке Правительства исполнить свое намерение. К числу этих мер относилось и предложение Петроградского совдепа местному Царскосельскому совдепу назначить в качестве постоянного соглядатая прапорщика Домодзянца. Хотя все эти мероприятия шли совершенно вразрез с волей «законной» власти, но, в силу своего безволия и бессилия, Временное правительство вынуждено было «санкционировать», по выражению известного присяжного поверенного и товарища председателя исполкома совдепа Соколова, незаконные распоряжения совета с. и р. депутатов.