Василий Глотов - Наедине с совестью

Т а с я".

Михаил обхватил руками голову, прошептал: "Милая!.. Зачем ты об этом?.." Все притихли. Алексей Кузьмич умышленно ушел к другой пилораме, остальные молча курили. Только Сашка Гвоздь, не разбиравшийся в тонкостях человеческой души, все время бросал озорные взгляды в сторону Молчкова и ухмылялся. Затем вразвалку подошел к нему и спросил, как всегда, грубо:

- Чего это ты опять нос повесил, Ворон? Аль беда какая дома? Стоит ли орлу беспокоиться?

Михаил уклончиво ответил:

- Беды пока нет, но она может случиться. Друг мой сильно страдает. Хороший парень, жалко.

- Вот оно что! Друг страдает. Это еще не беда, - заговорил Сашка, присаживаясь. - А я думал: не дом ли сгорел у тебя с капиталом... Оказывается, друг томится, страдает. Друзей, Ворон, на белом свете много, но корысти-то в этом никакой. Деньги есть - и друзья с тобой, деньги вышли - и друзья отвернулись. Уж я-то знаю этот звериный закон. Пошли они к черту, чтобы я страдал из-за них! Слишком много будет почести. Да, да!

Молчков закашлялся. Ему было противно сейчас слушать болтовню Гвоздя. Не спеша, он сунул в карман письмо, поднялся с бревна и, уходя к пилораме, сказал:

- Не знаешь ты настоящей дружбы, Шматко, не знаешь! Да и откуда тебе знать ее? Шальная жизнь изуродовала твою душу. Честно говорю: жаль мне тебя.

Сашка хитровато прищурил глаза:

- Нечего меня жалеть, Ворон! Жалеют слабых, а я... Хотя не кошки искалечили мою душу, а люди. Как-нибудь я расскажу тебе свою печальную быль.

- Потом, Шматко, потом!..

Три дня обдумывал Михаил, что ответить Тасе. На этот раз надо быть очень осторожным в выражениях. Тася права, конечно, говоря об увядании молодости. Ей обидно, может быть, и стыдно, что он, первая любовь ее, находится в лагере заключения. Но что же делать? Признаться? А разве легче ей будет от этого?

Подумав, он, наконец, решился написать Тасе так, чтобы она никогда больше не упоминала ему о своих сомнениях. В подобных случаях ложь лучше, чем правда. Главное - была бы спокойной Тася.

И он написал ей большое письмо. Назвал сомнения Таси наивными и неосновательными, просил ее выбросить из головы все ненужное и никогда не слушать никаких сплетен. Письмо получилось содержательным и на редкость убедительным.

Тася не замедлила с ответом. В большом письме она сообщала, что в июне возьмет отпуск и приедет к нему, при малейшей возможности устроится на работу где-нибудь вблизи лагеря и будет как можно чаще видеться с ним.

Это письмо растрогало Михаила. Он одобрял решение Таси и с нетерпением ожидал предстоящей встречи с ней. Но встрече этой не суждено было состояться: в июне началась война. Переписка прекратилась. Молчков тяжело переживал это. Он не мог понять, почему одновременно перестали писать Степан и Тася? Может, случилось что? Очевидно, получилось так: Тася едет к нему, а Степан ушел в армию. В таком случае Тася должна была послать ему телеграмму, а Степан написать письмо из воинской части. Что же они замолчали? Как это тяжело!

Михаил ждал, но письма не приходили. С календаря уже были сорваны июльские числа - первое, второе, третье. Неужели Тася и Степан забыли о нем? Мысленно он начинал обижаться на них, хотя они не были виновными перед ним. Михаил даже не предполагал, что в тот день, когда он собирался написать укоряющие письма в шахтерский поселок, его любимая Тася заботливо перевязывала раны воинам в медсанбате, а Степан, превозмогая усталость, вместе с товарищами отбивал четвертую атаку врага у маленькой речки на Волыни.

С фронта доносились тревожные вести. Противник продвигался в глубь страны, захватывая огромные территории. Были заняты уже многие города Украины, Белоруссии, Прибалтики.

В эти дни навсегда стерлась вражда между Молчковым и Шматко. Они чаще стали встречаться и разговаривать. Какие-то тайные надежды и тревоги были написаны на их лицах. Что же будет с ними? Неужели Родина обойдется без них в эту тяжкую годину? Нет, не может быть! Их руки нужны и в тылу и на фронте. Они будут проситься в огонь войны, чтобы кровью смыть с себя черные пятна позора.

В последних числах июля многие, осужденные на короткие сроки, были освобождены и направлены - кто на фронт, кто на шахты Кузбасса. В группе уезжающих в Сибирь был и Алексей Кузьмич Гусев. Михаил растрогался, прощаясь с ним. Гнетущий камень лежал и на душе бывшего начальника смены. Он не мог говорить без волнения, голос его срывался, душили слезы:

- Крепись, сынок, - сказал он Михаилу. - Буду писать тебе.

Уезжающих провожали рано утром. Михаил сунул в карман Гусеву пачку папирос и три яблока. Подалась команда. Алексей Кузьмич крепко обнял Молчкова, по щеке скатилась слеза. Потом догнал колонну, пристроился в хвосте. Михаил долго махал ему вслед шапкой, пока тот не скрылся за серым косогором, где они когда-то вместе рубили лес.

В этот же день Молчков получил долгожданное письмо от Таси. На голубом конверте стоял воинский штамп и номер полевой почты. Трижды перечитал его Михаил. Тасенька! Милая! Значит, тебя уже давно нет в больнице шахтерского поселка. Война поломала все планы. Не на Урал, а на фронт улетела ты. Как все неожиданно и печально! Ну, а почему же она не узнала адрес Степана? "Он уехал на фронт". Но куда? Фронт слишком большой. От моря и до моря растянулись его боевые линии.

Молчков задумался, опустив голову. Ночью он долго не мог успокоиться и заснуть. Лежал Михаил с открытыми глазами и безотчетно смотрел в темный угол барака. В голове роились тягостные думы. Он воображал себе Тасю в белом халате, сидящую возле раненного воина, притихшую и грустную, как в тот день, когда Михаил выходил из зала суда и кивком головы сказал ей последнее "прощай". Нет, не уснуть теперь! В это время на цыпочках к нему приблизился Сашка Гвоздь, стал на колени и осторожно дотронулся до его плеча.

- Ворон, ты спишь? - прошептал он, оглядываясь.

- Нет, не сплю, - открыл глаза Михаил. - Чего это ты здесь ползаешь? Что тебе нужно?

- Тише, - предупредил его Сашка. - Скверные наши дела, Ворон! На фронте люди кровь проливают, а мы с тобой в лагере шкуры спасаем. Какими глазами посмотрим мы на них после войны?

- Что ты хочешь этим сказать? - тоже шепотом заговорил Молчков, поворачиваясь к Сашке. - Ну, не томи душу, выкладывай!

- Надо бежать, - нагнулся к нему Шматко. - Другого выхода нет. Мне еще полгода загорать здесь, а тебе? Седую бороду принесешь из лагеря; и никакого тебе почета. Бежать надо, слышишь?

- Нет, Гвоздь, не решусь я. Уходи и не говори мне об этом. Не хочу быть вечным преступником.

- Болван ты, Ворон! - выругался Сашка. - Ему дело говоришь, а он ушами хлопает. Ну и ржавей тут, хрен с тобой!

И он, чертыхаясь, отошел от койки Михаила.

*

Работая недалеко от железной дороги, Михаил наблюдал за напряженным перемещением материальных средств и людей с запада на восток и с востока на запад. Транспорт был забит до отказа. Круглые сутки в глубь страны бесконечной вереницей проходили составы с заводским оборудованием и рабочей силой. С востока на фронт тянулись воинские эшелоны. На передний край гигантского поединка перебрасывались продукты питания и боеприпасы, воинские подразделения и оружие. Станции кишели народом. В железнодорожных теплушках слышались голоса женщин и плач детей. В вокзальных помещениях негде было повернуться.