Василий Глотов - Наедине с совестью

Война взбудоражила и подняла на ноги все живое. Никто не оставался в стороне. Пожилые мужчины и молодежь, способные держать в руках оружие, готовились к отправке на фронт.

Молчков терпеливо ждал своей очереди. Но его словно забыли. В чем же дело? Неужели он не заслуживает доверия? За два года лагерной жизни он не имел ни одного замечания. Почему Мещихина уже дважды вызывал начальник лагеря, а с Михаилом никто даже не поговорил.

Обидно было молодому горняку. Фронтовые вести не радовали. Люди группами и в одиночку продолжали убывать из лагеря на шахты и заводы, на оборонные работы и в действующие подразделения. Вчера ушел и Сашка Гвоздь. В эти дни Михаил написал и подал шесть заявлений на имя начальника с убедительной просьбой отправить его на самый трудный участок фронта. Ответа не было. Доведенный до болезненного состояния, он решил обратиться к начальнику лично, поговорить с ним с глазу на глаз.

Мрачноватый начальник лагеря принял Молчкова сухо, отчужденно. Михаил честно и убедительно рассказал ему всю свою биографию, напомнил о смерти отца, бывшего красногвардейца, и о своей преданности родной земле. Начальник не обратил на это никакого внимания. Подписав какие-то бумажки, он поднял голову, холодно взглянул в глаза заключенного, спросил сквозь зубы:

- Чего ты хочешь?

- Прошу отправить меня на фронт.

- В этом я не вижу надобности.

- Не верно! - почти крикнул Михаил. - Сейчас, когда наша земля залита кровью, когда в пепел превращаются города и села, я твердо убежден, что Родине нужен каждый здоровый человек - для ее защиты и борьбы с врагом. Поймите меня, гражданин начальник, я нужен там, где сражаются мои друзья и товарищи.

- Складно говоришь! - саркастически буркнул начальник лагеря, завязывая папку с бумагами. - Но пойми и меня, заключенный Молчков: те, которые нужны там, отправлены! Ясно?

Бледный и подавленный возвратился Михаил в барак. "Значит, все! думал он. - Значит, все пути закрыты. Что же делать? Неужели начальник дорожит мной как хорошим работником? А может, он строит догадки, что я перейду в стан врага? Как далек этот начальник от понимания души человека! Нет, это невмоготу. Нужно что-то делать, и делать немедленно!"

Михаил не находил себе места. Когда-то он отверг доводы Сашки Гвоздя о побеге, но мысль эта глубоко запала в его сознание. Теперь она разгорелась и стала еще сильнее. Ничто не могло отвлечь его от нее. Она преследовала горняка всюду. Даже курсы кузнецов, которые он заканчивал, не могли удержать. Бежать, бежать, пока не наступила зима.

И с этого дня Михаил Молчков стал готовиться к побегу. Чтобы не вызвать подозрений, он поступил на новые вечерние курсы сапожников. Дневные нормы обработки строительного леса, как всегда, перевыполнял, его работа признавалась самой высококачественной. В то же время Молчков вынашивал в голове всевозможные планы побега. Сначала он думал уйти в тайгу, отсидеться в горах, пока ослабнут розыски, а потом пробираться к линии фронта. Но грядущая зима и одиночество ничего отрадного ему не сулили. Этот план был отвергнут. Нужно было придумывать что-то другое. А что?

Решение было принято совсем неожиданно. Однажды группа заключенных была направлена на железнодорожный полустанок для разгрузки вагонов и уборки леса. В этой группе находился и Молчков. Было утро. Мутное небо низко висело над полустанком, ложилось на поседевшие леса и горы. Мелкие стружки снега кружились в воздухе и бесшумно падали на застывшую землю. Кругом было мрачно. Отойдет человек на несколько шагов - и его не видно.

Все уже приступили к работе, когда с востока к полустанку тихо подошел воинский эшелон. На платформах стояли большие ящики со снарядами и прикрытые брезентом орудия. Михаил оказался на другой стороне дороги, отрезанным от бригады. "Вот тебе и транспорт, беги!" - мелькнула в голове мысль. Пропустив несколько полуоткрытых вагонов, Молчков ловко прыгнул на подножку очередной платформы и через несколько секунд сидел уже под лафетом орудия, укрывшись брезентом. Позади не послышалось ни окрика, ни выстрела охраны. Эшелон прошел полустанок, набрал нужную скорость и скрылся в тумане, ритмично постукивая колесами.

Холодно и неудобно было под лафетом орудия. Брезент только защищал от ветра, но не согревал. Ноги начинали ныть и терять чувствительность. В другое время Молчков мог бы подняться, походить по платформе, погреться. Но сейчас нужно было мириться со всеми неудобствами и - самое главное - не обнаружить себя, потому что часовые из охраны эшелона могли заметить его в любую минуту и высадить на очередном полустанке или станции.

Так он ехал до самой Казани. На второй день утром, при подходе эшелона к главному вокзалу, Молчков незаметно соскочил с платформы. Разминая онемевшие руки и ноги, он пересек многочисленные железнодорожные пути и сразу же затерялся среди беженцев и солдат, ожидавших отправления.

В полдень Молчков был уже на главном рынке города. Толкаясь между рядами пестрой и многоязыкой толпы, он вдруг заметил высокого человека на костылях. "Никак бывший фронтовик". Перед ним стояла пара кирзовых сапог, лежала солдатская шинель с пилоткой. "Надо купить и переодеться", мелькнула мысль. Подошел к инвалиду и, разглядывая шинель, спросил:

- Фронтовая?

- Как видишь, - гордо ответил тот. - Покупай, братишка. Я уже отвоевался, а тебе она может пригодиться. Не много прошу.

- Понятно. Но мне хотелось бы обмен устроить, - проговорил Молчков, показывая на свой малопоношенный ватник и ботинки. - Могу три сотни в придачу дать. Больше не имею.

- Ну, что ж, - согласился тот. - Давай махнем!

Сбереженные в лагере деньги, как никогда, пригодились. Вечером того же дня, надев военную форму, Молчков выехал из Казани на Москву. А еще через сутки он уже шагал по Киевскому шоссе в сторону Наро-Фоминска. Был вечер. Молчков впервые ощутил дыхание и близость переднего края. С фронта и на фронт беспрерывным потоком проходили автомашины, громыхали танки, тянулась артиллерия. Вскоре ему повстречалась группа истощенных и обросших солдат. Из обрывков разговора он понял, что они только сегодня на рассвете вышли из вражеского окружения и теперь направлялись в тыл, на формировочный пункт.

Молчков примкнул к ним. Не все ли равно с кем идти! Окруженцы растянулись цепочкой по двое. Михаил замыкал колонну. Рядом с ним шел исхудалый фронтовик среднего роста, прихрамывая на правую ногу. Вид у него был измученный. Глаза - мутные, потухшие, на лице ни одной кровинки. Михаил по-дружески взял его под руку и участливо заговорил с ним:

- Давно идете?

- Двенадцать дней, - ответил фронтовик сокрушенно. - Из-под самой Ельни топаем. Ноги натер - идти невозможно.