Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Горемыкин придет ко мне завтра в 3 — очень неудобный час, но он только тогда и свободен. — Передай Н.II., что мы очень благодарим его за письма и приветы. Храни тебя Господь! — Еще раз тысяча горячих поцелуев.

Холодно и идет дождь.

Передай мой сердечный привет и пожелания Дмитрию.

Царское Село. 6 сентября 1915 г.

Мой любимый, дорогой Ники,

Каждое утро и вечер я крещу твою подушку и одну из твоих икон. — Я тебя всегда крещу, когда ты спишь, а я встаю, чтобы поднять занавески. — Твоя жена спит совсем одна здесь, и ветер меланхолично завывает в трубе. Как тебе должно быть тоскливо, мой дружок! — Надеюсь, что твои комнаты, по крайней мере, не слишком безобразны? — Не может ли Н.П. или Дрентельн их снять? Целый день с нетерпением жду твоей телеграммы, а она приходит или во время обеда или только к 11 час. вечера.

Столько теперь желтых и красных листьев и — увы! многие уже падают. Печальная осень наступила. Раненые приуныли, так как не могут сидеть на воздухе, и члены их болят от сырости, — они все стали барометрами. — Мы их как можно скорее отсылаем в Крым.

Таубе вчера уехал с некоторыми другими в Ялту (его рана нуждается в особом уходе), мой маленький Иванов тоже. — А. вчера с нами обедала. — Сегодня рожденье Изы, поэтому я ее пригласила сегодня с Аней к завтраку.

О, дорогой мой, — уже две недели, как ты уехал, — я так тебя люблю и жажду обнять тебя и покрыть твое дорогое лицо нежными поцелуями и смотреть в твои большие, чудные глаза! Теперь ты не можешь помешать мне говорить тебе это, гадкий мальчик.

Когда доставишь ты нашим дорогим войскам эту радость? Наврузов написал, что он, наконец, через 9 месяцев попробовал вернуться в свой полк, но доехал только до Kapca, так как рана его вторично открылась, — свищ, — и ему нужны перевязки. Таким образом, его надежды опять рухнули, но он просил работы у Ягмина. и тот назначил его в Армавир, для обучения молодых солдат, а также для наблюдения за молодыми офицерами, так что марш. эксп. дает ему занятие.

Так приятно, когда наши дорогие раненые помнят нас и пишут нам. M-me Зизи тоже часто получает весточки от тех, которые лежали в Большом Дворце.

Имеешь ли ты известия от Миши? — Я понятия не имею, где он. — Заставь его немножко пожить с тобою — вдвоем, возьми его совсем к себе. — H.П. пишет очень довольные и бодрые письма, — все лучше, чем город.

Оказывается, тетя Ольга перед визитом ко мне примчалась в отчаянии к Павлу со словами, что революция уже началась, будет кровопролитие, нас всех прогонят, что Павел должен спешно бежать к Горем. и т.п., — бедная женщина! — Ко мне она пришла уже спокойнее и ушла совсем успокоенной, — они обе с Маврой испугались, — вероятно, и до них дошла атмосфера Петрограда.

Пасмурно и только 5 градусов. — Старшие девочки пошли в церковь в 9 часов, а я пойду с остальными в 101/2 . — Иза простудилась — у нее 38 сегодня утром, так что она должна лежать. — Известия с фронта опять совсем хорошие на юге. Но германцы совсем близко or Вильны, это ужасно — силы их там огромны. Ты телеграфировал, что написал мне, так что я с нетерпением жду письма, милый, — грустно переписываться только по телеграфу, по которому ничего нельзя сообщить. Но я знаю, что у тебя нет времени писать, а после тяжелой работы очень трудно и скучно садиться за писание писем. Кроме того, у тебя каждая минута занята, я это знаю, мой родной.

У меня был Маркозов от 6 1/4 до 8 часов, так что должна писать во время еды, страшно интересно. — Все, что он говорил, может быть полезным для разъяснения разных недоразумений. — сегодня не могу всего тебе написать. Старик был у меня, — ему очень трудно, министры скверно к нему относятся. Кажется, они намерены просить отставки, — и хорошо делают! Сазонов больше всех кричит, волнует всех (даже если его совсем не касается), не ходит на заседания Совета Министров это ведь неслыханная вещь! Председатель должен был бы ему сказать, что ты слышал об этом и очень им недоволен. Я это называю забастовкой министров. Затем они распространяют и рассказывают все, что говорилось и обсуждалось в Совете, а они не имеют права этого делать, это очень сердит старика. Тебе следовало бы телеграфировать старику, что ты запрещаешь разглашать то, о чем говорилось в Совете Министров и что никого не касается. Есть вещи, которые могут и должны делаться известными, но, конечно, не все. Если он в чем-либо тебе мешает, служит помехой твоей работе, то уволь его (он сам все это говорит), но если ты его удерживаешь, то он исполнит все твои приказания и приложит к этому все свои усилия. Он просит тебя обдумать это к твоему возвращению и решить окончательно, а также найти преемников Сазонову и Щербатову. — Он сказал Щербатову, что находит необходимым присутствие в Москве человека, им назначенного, для участия на всех предстоящих съездах, чтобы запретить дебатировать вопросы, их не касающиеся. Как министр внутренних дел, он имеет право на это. Щербатов сперва на это согласился, но, повидав некоторых москвичей, переменил мнение и больше уже не соглашался. Горемыкин просил его тебе все это высказать — сделал ли он это? Ответь мне. Затем он просит тебя скорее отправить Мрозовского в Москву, так как его присутствие может понадобиться там каждый день. Я не одобряю ухода Ю. (это ее вина) [396], но он не многого стоил. — Вот теперь мы очистили Вильну — какой ужас! Но Бог поможет, — это не наша вина, мы понесли такие огромные потери. Скоро праздник Пречистой Девы — 8-го числа (это мой день, помнишь m-r Philippe?), — и она нам поможет!

Наш Друг телеграфировал, — вероятно, в ответ на ее письмо, посланное с Его женой, — и Он так говорит про все внутренние затруднения: “что вас смущает, не бойтесь, Покров Матери Божией над вами — ездите во славу больницам, враги пугают, верьте”. Ты знаешь, что страха у меня нет. В Германии меня теперь тоже ненавидят, — Марк. это рассказал, — и я понимаю, что это вполне естественно.

Я понимаю, как тебе должно быть неприятно менять твое местопребывание, но, конечно, тебе необходимо быть подальше от боевой линии. Но Бог не оставит наши войска — они такие храбрые.

Должна кончать письмо, дружок. Относительно Бориса — хорошо, но разве сейчас подходящее время? Заставь его остаться на фронте, а не возвращаться сюда. Он должен начать вести лучшую жизнь, чем в Варшаве, и оценить великую честь для такого молодого, как он, быть при тебе.

Конечно, жаль, что это не Миша. Немецкие сестры милосердия выехали в Россию, матушка не успела их повидать, — меня же они и не спрашивали — вероятно, ненавидят. О, мое сокровище, я так тоскую по тебе, тяжело не иметь возможности обнять тебя и поцеловать! Ты так одинок в своем беспокойстве о военных событиях. Да благословит, поможет, укрепит и утешит тебя Господь! Навсегда твоя старая