Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Ну, вот, был у меня Ростовцев, и я ему сказала, что мы едем в город и чтобы он нас встретил на вокзале с Апраксиным, Нейдгардтом, Толстым. Оболенским. Так все это и было в 3 часа (М.Д. встретил нас с нашими автомобилями), и на вокзале Р. передал им мое желание посетить беженцев. — Мы поехали без предупреждения и осмотрели 5 мест, — один ночлежный дом, который стоял пустым — около Нарв.cocm. [392] , где женщины с детьми спят в двух лагерях; в соседнем доме помещаются мужчины. — Многие из них ушли искать работу. — Затем мы видели место, куда их сначала привозят, записывают и где их осматривают доктора — там есть баня и столовая. — Затем были в другом месте, на бывшей шоколадной фабрике, где живут женщины с детьми, — все целовали мне руки, но со многими я не могла объясняться, так как они польки или латышки. — Вид у них был не очень несчастный и грязный. — Самое трудное найти для них работу, так как у них много детей. — Рядом с пакгаузом выстроено прекрасное новое деревянное здание, с большой кухней, столовой, спальнями и ваннами — поезда подходят прямо туда.

Но после всего этого я устала и не могу идти в церковь. — Интересно, поймешь ли ты мою телеграмму. Она написана в Эллином стиле, но А. просила меня скорее это сделать, так как Масалов говорил с ней по телефону и сказал, что Щербатов сегодня тебя увидит. — Газеты готовятся опять начать кампанию против нашего Друга и Ани. Щербатов обещал здесь Масалову остановить это, но это исходит из Москвы, и он не знает, как за это приняться. — Но это необходимо запретить. Самарин будет, наверное, продолжать в том же духе — такой позор, только чтобы и меня туда втянуть! — Будь строг! — А что насчет Юсупова ? Он не намерен возвращаться и подал в отставку, хотя это никогда не делается во время войны. — Нет ли у тебя способного генерала, который мог бы его заменить? Только он должен быть действительно энергичным. — Все мужчины стали теперь бабами!

Со мной завтракала m-me Зизи, так как сегодня ее именины. Затем мы разговаривали, и я многое ей объяснила, за что она была благодарна, так как это открыло ей глаза на многое, что было неясно.

Ты знаешь, что этот рамоли Фредерикs сказал Орлову (который повторил это Зизи), что я чувствую, что он меня не любит, — так что тот продолжал оправдываться и доказывать свою невинность. Графиня Бенкендорф [393] выразила А. свой восторг по поводу его отставки, заметив, что давно пора, так как он позволяет себе говорить ужасные вещи. — Добрые старики Бенкендорф намекнули вчера А., что мне надо бы посетить беженцев, и вот я немедленно это сделала, потому что знаю, что это может вызвать интерес к этим несчастным существам.

Фабрики возобновили свою работу, но в Москве, боюсь, еще нет.

Кусов писал (он не получил ни одного письма от А. и очень огорчен, что мы его все забыли), что он сильно обрадован известием о тебе и объяснил своим солдатам значение этого события. У него много материала для писем, — много вещей, о которых ты не знаешь, и которые делаются не так, как следует, — но он не рискует писать открыто. — Зизи меня спросила, кто этот генерал Борисов, который при Алексееве, так как она слыхала, что он пользовался нехорошей репутацией во время японской войны!

Сегодня утром зашла на 1/2 часа в церковь, затем была в лазарете (но не работала) — там лежат восемь человек из твоего 3-го стрелкового полка, раненных 30-го, — один из них сказал, что все жаждут мира, — это я впервые услыхала! — Они вообще много болтали. — До свидания, мой дорогой ангел, целую и благословляю тебя, тоскую по тебе.

Навсегда твоя старая

Женушка.

Я сказала М. Ден, что ты намереваешься послать свою свиту осмотреть возможно большее число заводов и фабрик. Он нашел, что это блестящая мысль, так как все почувствуют присутствие твоего глаза повсюду. — Начни их посылать и вели им представлять тебе доклады. — Это произведет на всех великолепное впечатление и поощрит к дальнейшей работе. — Составь список свободных свитских (без немецких фамилий): Дм. Шереметев, так как он свободен, Комаров (раз он сам тебе это говорит), Вяземский, Жилинский, Силаев, — “менее способных” ты можешь посылать в более спокойные и безопасные места; Митя Ден, Ник. Михайлович (так как он в хорошем настроении духа), Кирилл, Баранов. Только сделай это немедленно, дружок. — Если я тебе надоедаю, то извини меня, но я должна быть твоей памятной запиской. — Михень пишет про того же человека, что Макс и Мавра. Фрици ручается за него, что он не шпион и благородный человек. — Бумаги, касающиеся его, я думаю, находятся в городе в Главном Штабе; это Николаша приказал его засадить. — Он с самого начала войны сидит в настоящей тюремной камере, с маленьким оконцем, как преступник, — вели его содержать прилично, как других пленных офицеров, если не желают его выменять на Костиного [394] адъютанта. Он написал Адини [395], что слух о войне дошел до него, когда он был “высоко в горах Кавказа в научной экспедиции”, и тогда он помчался обратно по кратчайшей дороге. — Он доехал до Ковеля 20-го июля и на станции узнал об объявлении войны — поезда уже дальше не шли. — Он назвался офицером и попросил разрешения проехать через Швецию или Одессу; но вместо этого его взяли в плен, посадили в тюрьму в Киеве, как шпиона, где его до сих пор и держат. Он клянется честью, что только путешествовал, без всяких злых умыслов, и был далек от какого бы то ни было шпионства. Он страдает от разлуки с женой и детьми и от того, что не может исполнить своего долга. — Он умоляет, чтобы его обменяли или, по крайней мере, улучшили его положение. — Бедный Илото, если его, не повинного ни в чем, заключили в тюрьму, то чем скорее его выпустят и будут с ним обращаться, как с германским офицером, захваченным в России после объявления войны, тем это будет лучше и корректнее. — Когда Михень справлялась о нем, ей ответили, что ничего против него не имеют. Сазонов только сказал, что он давал о себе неправильные сведения — не то холостой, не то на свадебном путешествии — но это ничего не значит (может быть, есть какая-нибудь любовная интрига), и когда за него опять просили, то Никол. или Янушкевич ответили, что не помнят причины его ареста, но, очевидно, таковая имеется и поэтому он должен там оставаться. Это слабо, как сказали бы дети. — Ах, вот Михень посылает мне письмо его жены к Адини. — Они хотели путешествовать, он собирался показать ей Петроград и Москву, отдохнуть после тяжелой работы и освежить свои знания русского языка. Они выехали из Штеттина в начале июля 1914 г. Ради предосторожности муж ее захватил дипломатический паспорт(?). — В последнюю минуту их друзья из Курляндии дали им знать, чтобы они не приезжали, так что они провели неделю в Петрограде, неделю в Москве и осматривали город. — Там они расстались, так как ее плохое здоровье помешало ей сопровождать его на Кавказ к друзьям. — Она ежедневно получала от него известия, сначала из Тифлиса, затем из окрестностей его, где он гостил у Н.Ф. Кутшенбах. которого с женой убили во время войны. Через германского консула в Тифлисе он достал билет в Берлин, но доехал лишь до Ковеля. — Единственная немецкая сестра милосердия, которая находится здесь, фон-Пассов — его невестка, — она теперь приехала сюда, чтобы осмотреть наших пленных. — Помести его в приличные условия, он рискует потерять здоровье, и Фрици ручается за него. — Если ты не можешь его обменять, то, по крайней мере, пусть он живет в хороших условиях, со светом и воздухом. — Извини, что я пишу тебе все это, но тебе следует знать то, что Адини слыхала, — не следует быть жестоким, что неблагородно, и надо, чтобы после войны хорошо об нас отзывались. Мы должны доказать им, что стоим выше их “культуры”. — Я очень тебе надоедаю, извини меня, но ты не преследуешь так, как Н. и Янушк. Они были так безжалостны в Б. провинциях. Это не вредит войне и не означает мира.