Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Всегда, моя душка-Солнышко, твой старый

Ники.

Царское Село. 12 сентября 1915 г.

Мойлюбимый,

Пасмурно, идет дождь. Плохо спала, голова побаливает, все еще чувствую себя усталой после Петергофа и чувствую сердце. Ожидаю Беккер. Как мне хочется, чтобы наступило для меня время писать только простые и приятные письма вместо надоедливых! Но дела идут совсем не так, как следовало бы, и старик, который был у меня вчера вечером, очень расстроен. Он жаждет твоего возвращения, хотя бы на три дня, чтобы ты все увидел и произвел нужные перемены, так как он находит крайне трудным работать с министрами, которые в оппозиции. Нужно решить, уходит ли он, или он остается, а меняются министры, что было бы, конечно, лучше всего. Он пошлет тебе доклад о печати — они руководствуются приказаниями Н., данными в июле, что можно писать что угодно о правительстве, только нельзя касаться тебя. Когда Горемыкин жалуется Щ., тот сваливает всю вину на Поливанова и наоборот. Щ. солгал тебе, когда утверждал, что не будут печатать сказанного в Москве — они продолжают все писать. Очень рада, что ты отказался принять этих субъектов. Они не смеют употреблять слово “конституция” и только подкрадываются к нему. Воистину это было бы гибелью России и, как мне кажется, изменой твоей коронационной присяге, ведь ты, слава Богу, самодержец! — Перемены должны быть произведены, но не могу понять, почему старик против Хвостова— его дядя не очень его любит, и они говорят, что он о себе думает, будто все знает. Но я объяснила старику, что нам нужен человек с решительным характером, не трус. Он член Думы, так что имеет то преимущество, что всех знает и сумеет с ними разговаривать, а также охранять и защищать твое правительство.

В сущности, он никого не предлагает, а нам нужен “человек”. Он просил меня сказать Варнаве, чтобы тот не появлялся в Синоде и сказался бы больным, что было бы самым лучшим, хотя газеты и будут в ярости, если он не появится. Но он им все сказал и на все ответил, — большие скоты, я не могу их иначе назвать. Если б только ты приехал, то тебе тотчас же следовало бы повидать митрополита и сказать ему, что ты запрещаешь касаться этого вопроса и что ты настаиваешь на исполнении твоих приказаний. Он плакал от отчаяния, когда назначили Самарина, а теперь совершенно в его руках, — но он должен услышать твердое слово от тебя. Твой приезд сюда будет карательной экспедицией. Не будет тебе покоя, мой бедный, но это необходимо сделать без замедления, — они не переставая пишут.

Но они никого не могут предложить. Макаров не годится. Арсеньев [439] из М. вопил против нашего Друга. Рогозин ненавидит нашего Друга. Кн. Урусов (я его не знаю) — знаком с нашим Другом, — о нем очень хорошо отзываются. У меня голова болит от охоты за людьми. Но лучше кого угодно, но не С., который открыто идет против тебя своим поведением в Синоде.

Неужели ты не можешь раньше вернуться, милый? Дела принимают как будто лучший оборот и, даст Бог, пойдут еще лучше. Интересно знать, какие войска ты видел. У старика заседание министров в воскресенье, вот отчего он не может сегодня выехать. Если ты вернешься в четверг, то он говорит, что ему не надо до этого к тебе ездить. Но я нахожу, что тебе было бы теперь удобнее повидать его, переговорить обо всем и подготовить все к твоему возвращению.

Он говорит, что на Сазонова жалко смотреть — настоящая мокрая курица, — что с ним случилось? Он ничего не сообщает Горемыкину, а тот должен знать, что происходит. Все министры никуда не годятся, а Кривошеин продолжает действовать исподтишка, как он говорит. — Все так некрасиво и так неблагородно! Им нужна твоя железная воля, которую ты им покажешь, не правда ли? Ты видишь результаты того, что взял все в свои руки. Сделай здесь то же самое, будь решителен, сделай им самый строгий выговор за их поведение и за то, что не слушались твоих приказаний, отданных на здешнем заседании. Мне эти трусы более чем опротивели.

Может ли Алексеев в ближайшее время обойтись без тебя дня 3? Ответь на это, если можешь. Ты не можешь себе представить, как мучительно, что нельзя телеграфировать всего, что и хочется и следовало бы сказать, и не получать ответа! У тебя нет времени отвечать на мои вопросы, которых 1000, но которые всегда одни и те же, так как они неотложны, и я уже устала думать и видеть, как все дела плохи, и как это начинает распространяться по стране. Эти типы всюду говорят против правительства и т.д., и сеют семя недовольства. До созыва Думы (через месяц) должен быть сформирован сильный кабинет, и при этом поскорее, чтобы дать им время заранее начать работу и подготовиться совместно. Он предложил мне повидать С., но что толку? Этот человек никогда меня не послушается и будет делать из противоречия и злобы все наоборот. Я его теперь слишком хорошо знаю по его поведению, которое, впрочем, меня не удивило, так как я знала, что он будет такой. Горемыкин хотел бы, чтобы ты вернулся и все это сделал, — только не теряй времени. Ты сам спокоен, и это хорошо, но все-таки, мой дорогой, вспомни, что ты немного медлителен, а тянуть время никогда не хорошо.

Старшие девочки пошли в лазарет, трое младших учатся. А. едет в город к Але и к матери до 3-х, а я прилягу до завтрака, так как сердце немного расширено, и очень утомлена. Теперь Юзик уже должен быть в ставке.

Неужели правда, что мы опять в 200 верстах от Львова? Нужно ли нам торопиться вперед, и не повернуться ли нам и раздавить немцев? Что насчет Болгарии? Иметь их на своем фланге было бы более чем скверно. Фердинанда, наверное, подкупили.

Как настроение Миши? Поцелуй от меня дорогого мальчика. Еще не получала известий от Ольги — ее приезд был такой унылый. Мы ее почти не видали, — она была такая грустная, озабоченная.

Только что получила надушенное письмо от Ольги Палей. Павлу лучше, она, наконец, получила известие о мальчике. Он ехал неделю до своего полкового обоза и теперь надеется отыскать полк. Кажется, уланы недалеко от Барановичей. Серьезные сражения происходили на какой-то реке недалеко оттуда — какие всюду битвы! Это не тот Макензен, которого мы знали? В Иркутске находится князь Бентгейм (родственник Марии Эрбах). Эрни спрашивает, есть ли какая-нибудь возможность его обменять? Он, оказывается, последний в роде. Может быть, вместо него могли бы вернуть кого-нибудь из наших? Он только так спрашивает, не зная даже, возможно ли это. Я уведомлю Рост. [440] об этом. Я сомневаюсь, чтобы это было возможно, разве только если он даст честное слово не сражаться больше против союзников. Я думаю, что его могут обменять только при таком условии. Я напишу об этом Рост., и тот, кого это касается, будет знать, что делать, — я не имею понятия, кого нам попросить взамен, и даже позволено ли это. Э. также возмущен газами, но он говорит, что когда он был в сентябре прошлого года под Реймсом, англичане уже употребляли газы, — германское производство лучше, — немцы делают более сильные газы. — А. была в городе у “Всех Скорбящих Радости” и привезла этот маленький образок для тебя.