Дмитрий Лысков - Три революции

Заметки Джона Рида дают хорошее представление о том, чем жил революционный Петроград:

«Было уже довольно поздно, когда мы покинули дворец, - пишет он. - С площади исчезли все часовые. Огромный полукруг правительственных зданий казался пустынным. Мы зашли пообедать в Hotel de France. Только мы принялись за суп, к нам подбежал страшно бледный официант и попросил нас перейти в общий зал, выходивший окнами во двор: в кафе, выходившем на улицу, было необходимо погасить свет. «Будет большая стрельба!» - сказал он».

«Мы снова вышли на Морскую... У нас были билеты в Мариинский театр.., но на улице было слишком интересно. На Невский, казалось, высыпал весь город. На каждом углу стояли огромные толпы, окружавшие яростных спорщиков. Пикеты по двенадцати солдат с винтовками и примкнутыми штыками дежурили на перекрёстках, а краснолицые старики в богатых меховых шубах показывали им кулаки… На углу Садовой собралось около двух тысяч граждан. Толпа глядела на крышу высокого дома, где то гасла, то разгоралась маленькая красная искорка.

«Гляди, - говорил высокий крестьянин, указывая на неё, - там провокатор, сейчас он будет стрелять в народ…» По-видимому, никто не хотел пойти узнать, в чём там дело».

Интересную картину наблюдал журналист у Екатерининского канала, где в защиту Временного правительства митинговала городская интеллигенция, возглавляемая представителями Городской думы: «Под фонарём цепь вооружённых матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей… Здесь было триста-четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры - самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих… меньшевистских и эсеровских вождей.., а впереди всех - седобородый петроградский городской голова старый Шрейдер и министр продовольствия Временного правительства Прокопович, арестованный в это утро и уже выпущенный на свободу. Я увидел и репортера газеты «Russian Daily News» Малкина. «Идём умирать в Зимний дворец!» - восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из ее передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом, который, казалось, командовал цепью.

«Мы требуем, чтобы нас пропустили! - кричали они - …Мы идём в Зимний дворец!…»

Матрос был явно озадачен... «У меня приказ от комитета - никого не пускать во дворец... Но я сейчас пошлю товарища позвонить в Смольный…»

«Мы настаиваем, пропустите! У нас нет оружия! Пустите вы нас или нет, мы всё равно пойдём!»...

«Стреляйте, если хотите! Мы пойдём! Вперёд! - неслось со всех сторон. - Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулемётами!»

«Нет, - заявил матрос с упрямым взглядом. - Не могу вас пропустить».

«А что вы сделаете, если мы пойдём? Стрелять будете?»

«Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей…»

«Мы идём! Что вы можете сделать?..»

А вот как Джон Рид описывает штурм Зимнего дврца, в который оказался вовлечен волей обстоятельств и который чуть не стоил ему свободы: "Увлечённые бурной человеческой волной, мы вбежали во дворец через правый подъезд, выходивший в огромную и пустую сводчатую комнату - подвал восточного крыла, откуда расходился лабиринт коридоров и лестниц. Здесь стояло множество ящиков. Красногвардейцы и солдаты набросились на них с яростью, разбивая их прикладами и вытаскивая наружу ковры, гардины, белье, фарфоровую и стеклянную посуду. Кто-то взвалил на плечо бронзовые часы. Кто-то другой нашёл страусовое перо и воткнул его в свою шапку. Но, как только начался грабёж, кто-то закричал: «Товарищи! Ничего не трогайте! Не берите ничего! Это народное достояние!» Его сразу поддержало не меньше двадцати голосов: «Стой! Клади всё назад! Ничего не брать! Народное достояние!» ...Вещи поспешно, кое-как сваливались обратно в ящики..."

В дверях дворца, свидетельствует Рид, были выставлены часовые, подвергавшие обыску каждого выхящего. "Двое красногвардейцев - солдат и офицер - стояли с револьверами в руках. Позади них за столом сидел другой солдат, вооружённый пером и бумагой. Отовсюду раздавались крики: «Всех вон! Всех вон!»... Самочинный комитет останавливал каждого выходящего, выворачивал карманы и ощупывал одежду. Всё, что явно не могло быть собственностью обыскиваемого, отбиралось, причем солдат, сидевший за столом, записывал отобранные вещи, а другие сносили их в соседнюю комнату. Здесь были конфискованы самые разнообразные предметы: статуэтки, бутылки чернил, простыни с императорскими монограммами, подсвечники, миниатюры, писанные масляными красками, пресспапье, шпаги с золотыми рукоятками, куски мыла, всевозможное платье, одеяла...

Стали появляться юнкера кучками по три, по четыре человека. Комитет набросился на них с особым усердием... Хотя никаких насилий произведено не было, юнкера казались очень испуганными. Их карманы тоже были полны награбленных вещей. Комитет тщательно записал все эти вещи… Юнкеров обезоружили. «Ну что, будете ещё подымать оружие против народа?»... «Нет!» - отвечали юнкера один за другим. После этого их отпустили на свободу".

Американский журналист в компании своих коллег отправился внутрь дворца, где все они были вскоре задержаны солдатами. Их приняли за грабителей и провокаторов, и лишь вмешательство говорившего по-французски комиссара ВРК из офицеров спасло положение.

Журналисты расспросили офицера о судьбе женского батальона. «Они все забились в задние комнаты, - рассказал он. - Нелегко нам пришлось, пока мы решили, что с ними делать: сплошная истерика и т.д… В конце концов, мы отправили их на Финляндский вокзал и посадили в поезд на Левашёво: там у них лагерь».

Джон Рид в примечаниях приводит выводы специальной комиссии Городской думы, которая была сформирована на следующий день для расследования информации о массовых изнасилованиях военнослужащих женского батальона. 3(16) ноября эта комиссия вернулась из Левашова: «Г-жа Тыркова сообщила, что женщины были сначала отправлены в Павловские казармы, где с некоторыми из них действительно обращались дурно... Другой член комиссии - д-р Мандельбаум сухо засвидетельствовал… что изнасилованы были трое и что самоубийством покончила одна, причём она оставила записку, в которой пишет, что «разочаровалась в своих идеалах» [3].

Также не все просто с грабежом Зимнего дворца. Утверждать, что его совсем не было, было бы как минимум опрометчиво. Дело в том, что уже 1(14) ноября от имени Комиссаров по охране музеев и художественных ценностей были опубликованы следующие воззвания:

«Граждане Петрограда!

Мы убедительно просим всех граждан приложить все усилия к разысканию по возможности всех предметов, похищенных из Зимнего дворца в ночь с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября), и к возвращению их коменданту Зимнего дворца.