А. Гаврюшкин - Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.

В тот же день Екатерина велела обнародовать указ, рассчитанный на то, чтобы завоевать любовь простонародья, - о понижении налога на соль. Полицмейстер по ее приказу вышел из дворца и объявил народу о монаршей милости. Каково же было ее разочарование, когда горожане, вместо того чтобы возликовать, молча перекрестились и разошлись. Зато Павел стал в Москве всеобщим любимцем. Когда он во главе своего полка вступил в город, толпа окружила великого князя, оттеснила его от прочих всадников и восторженно выражала ему свою преданность. Павлу это очень льстило, и он с удовольствием разговаривал с простолюдинами.

Императрица видела, что недовольные тянутся к ее сыну, но она подходила к Павлу со своей меркой и никак не могла понять, что ни цесаревич, ни его наставник не имели ни малейшего намерения встать во главе какой бы то ни было оппозиции. Даже в своих семейных делах она оставалась расчетливым политиком, и стремление к власти, славе не оставляло в ее сердце места для материнской привязанности.

Чем холоднее становились отношения между Екатериной и Павлом, тем недоверчивее императрица относилась к Панину. Положение ухудшалось еще и потому, что вскоре Екатерина невзлюбила свою невестку. Павел становился склонным к подозрительности, но императрица, как оказалось, тоже страдала этим пороком. Уволив Панина с места обер-гофмейстера, она назначила "состоять при цесаревиче" генерал-аншефа И.П. Салтыкова. Один из придворных намекнул Павлу, что главная задача генерала заключается в том, чтобы наблюдать за его действиями и докладывать обо всем Екатерине. Павел возмутился и пошел к матери объясниться. Екатерина реагировала очень болезненно, неосторожный придворный был вскоре изгнан со службы, что фактически подтверждало его правоту. В 1774 году произошло еще одно событие, связанное с Павлом и серьезно повредившее Панину. Главным его действующим лицом стал уже упоминавшийся Каспар Сальдерн.

Вернувшись из Польши, Сальдерн некоторое время служил в Коллегии иностранных дел, а потом выхлопотал себе назначение на место посланника в Гольштейн. Он, однако, казался очень недовольным своим положением при дворе, и, действительно, отношение к нему изменилось, причем от его прежней дружбы с Паниным не осталось и следа.

Из донесения графа Сольмса королю Фридриху II

Перед отъездом отсюда г-на де Сальдерна я имел с ним разговор о положении русского двора, в котором оставляет его де Сальдерн, и его собственном положении... Де Сальдерн обмолвился замечательной фразой, сказав, что если бы Панин хотел следовать советам его, то был бы теперь в гораздо более приятном положении. Он очень ясно дал мне понять, что его мысль была такая: по объявлении Великого князя совершеннолетним следовало провозгласить его Императором и Сорегентом; это нужно было устроить в прошлом году, когда гр. Орлов веселился в Ревеле; сам он, г. де Салъдерн, предложил управлять этим переворотом и пожертвовал бы собой и жизнью для успеха дела; он был уверен, что все было бы легко улажено; графу Панину недостало смелости, а действовать теперь уже поздно... Мне представляется, что сильное недовольство его происходит, главным образом, вследствие невозможности играть выдающуюся роль в этой стране; он не разбирал бы средств для удовлетворения своего непомерного честолюбия, ибо можно смело предположить, что если бы план Сорегентства удался, то де Сальдерн не удовольствовался только ролью устроителя, но захотел бы участвовать в самом составе регентства.

Панин отверг предложения Сальдерна, но тот не успокоился. Пользуясь доверием Павла, он уговорил его дать ему, Сальдерну, бумагу, в которой великий князь обещал во всем слушаться его советов. Сальдерн хотел использовать ее для вербовки участников заговора. При этом он заявлял, что действует от имени Панина. Никита Иванович узнал об интригах своего подчиненного, сумел изъять у него бумагу, подписанную Павлом, но докладывать эту историю Екатерине не решился, опасаясь, что ее подозрение падет на великого князя.

Между тем Сальдерн отправился в Гольштейн. Там он заявлял, что пользуется полным доверием императрицы, и в доказательство показывал табакерку с бриллиантовым шифром Екатерины, якобы недавно полученную от нее в подарок. Позднее выяснилось, что табакерка эта предназначалась какому-то польскому вельможе и Сальдерн попросту украл ее из запасов русского посольства в Варшаве. Еще стало известно, что Сальдерн выпросил у датского посла 12 тысяч рублей якобы по просьбе графа Панина, который очень хотел достать эту сумму для княгини Дашковой, но просить стеснялся. Датчанин, разумеется, выдал требуемые деньги, и Сальдерн благополучно положил их себе в карман.

В феврале 1774 года в Петербурге стали распространяться слухи о скором возвращении Сальдерна, которому Екатерина обещала выгодное место. Встревоженный Павел решился сам пойти к матери и рассказать ей все, что он знал о гнусной деятельности Сальдерна. Выслушав сына, Екатерина призвала Панина, и Никита Иванович подтвердил слова великого князя. Императрица разгневалась и хотела было отдать приказ, чтобы Сальдерна немедленно арестовали и привезли в Россию в кандалах. Панин, однако, посоветовал ей окончить это дело без шума и просто послать Сальдерну указ об отставке и письмо с рекомендацией никогда более не возвращаться в Россию. Так и было сделано. Внешне инцидент был исчерпан, но что подумала императрица, какие подозрения могли закрасться в ее душу - об этом остается только догадываться.

С возрастом характер Екатерины не становился лучше, в равной мере это относилось и к Панину. Граф, чувствуя, что его положение становится шатким, делался все более недоверчивым и раздражительным. В дополнение ко всему у Панина стала развиваться тяжелая, изнурительная болезнь, отнимавшая много сил и часто приковывавшая его к постели. Никита Иванович и прежде был невысокого мнения о Екатерине, теперь же ее поступки вызывали у него недовольство столь сильное, что он уже не хотел это скрывать.

В мае 1775 года, например, императрица собралась в Троице-Сергиеву лавру и предварительно послала Панину записку. Мол, граф Никита Иванович, "шепни на ухо" прусскому, датскому, испанскому и английскому посланникам, что если хотят сопровождать государыню, то пусть приезжают. А французскому и саксонскому не шепчи, потому что они "тягостные". Панин, описывая этот эпизод Репнину, добавлял: "Как, мой друг, содержать конекцию с другими дворами и как вести дела внешние, когда и в персонах их министров нет соображения с делами".

Недовольство Панина питало сатирическое перо Фонвизина. По мнению некоторых историков, обличающие персонажи его комедий, прежде всего Стародум, были отчасти списаны с Никиты Ивановича. К тому же покровительство графа давало Фонвизину возможность говорить то, на что в иных условиях он бы вряд ли решился.